Мёртвое озеро - Рэйчел Кейн (2018)

– Но куда разумнее было бы уехать, – довершает он. – Послушай, я представить себе не могу, через что ты прошла, но я волновался бы не столько насчет бывшего супруга, сидящего в тюрьме, сколько насчет… родственников жертв. Они потеряли своих родных. Быть может, они считают, что, если убийца тоже лишится своей семьи, это будет правосудием.

Я действительно этого боюсь. Я боюсь неподдельной, праведной скорби и ярости. Я боюсь стерильной, безликой жестокости «Сайко патрол», для завсегдатаев которого это лишь упражнение в социопатии. Я боюсь всего.

– Может быть, – отвечаю я. – Боже, я даже не могу сказать, что не понимаю их в этом стремлении, потому что я понимаю… – Умолкаю и делаю еще глоток пива, просто чтобы избавиться от поганого привкуса во рту. – Мэл приговорен к смерти, но может пройти очень много времени, прежде чем приговор приведут в исполнение, если вообще приведут. И я думаю, что он покончит с собой ровно перед тем, как это случится. Он не захочет уступать никому контроль даже в этом.

– Тогда, возможно, вам не следует бежать, – говорит Сэм. – Именно этого он и ожидает – постоянно держать тебя в страхе и в бегах. – Делает паузу и наконец-то ставит бутылку на доски крыльца. – А ты боишься?

– До потери разума, – отвечаю я. Мэлу я ответила бы: «До потери моего гребаного разума». В его присутствии я ругалась, как матрос, потому что он выпустил ярость, запертую в моей душе, точно джинн в кувшине, но при Сэме я совершенно не испытываю желания использовать такие выражения. Я не пытаюсь защищаться. Мне не нужен щит из грубых слов. – Не скажу, будто мне все равно, что будет со мной, – конечно, не все равно. Но мои дети… Им и без того досталось; чего сто́ит одно то, что они родились у такого, как… он. Я знаю, для них лучше было бы остаться здесь, но как я могу пойти на такой риск?

– Они знают все это – про своего отца?

– Да. По большей части. Я пыталась скрыть от них ужасные подробности, но… – Я беспомощно пожимаю плечами. – Эпоха Интернета. Ланни, вероятно, уже сейчас знает всё. Коннор… боже, я надеюсь, что нет. Даже взрослому достаточно тяжело знать самое худшее. Я и представить не могу, каково это будет ребенку его возраста.

– Дети сильнее, чем ты думаешь. И более жестоки, – замечает Сэм. – По крайней мере я таким был. Я интересовался смертью. Я рассказывал страшные байки. Но есть разница между воображением и реальностью. Просто не позволяй им увидеть фотографии. – Я вспоминаю, что он побывал в Афганистане, и задумываюсь о том, что он мог там увидеть – то, из-за чего сейчас его голос звучит так мрачно. Скорее всего, видел он куда больше, чем я, несмотря на то, что мне пришлось просматривать все эти кошмарные фотографии, сталкиваться с ужасом и яростью родных жертв – тех, кому хватило духу прийти в зал заседаний, когда там зачитывали мой приговор. Впрочем, там их присутствовало не так много. Только четверо слышали, как мне вынесли оправдательный вердикт.

И трое из них угрожали убить меня.

Большинство родных тех девушек присутствовали на суде над Мэлом – по крайней мере, так мне говорили – и были полностью раздавлены этим. Мэл находил все это ужасно скучным. Он зевал, несколько раз засыпал. Даже засмеялся, когда одна из матерей упала в обморок, в первый раз увидев фотографию разлагающегося лица своей дочери, чей труп плавал под водой. Я читала об этом в репортажах. Он считал, что горе этой женщины – материнское горе – смешная чепуха.

– Сэм… – Я не знаю, что хочу ему сказать. Я знаю, что хочу услышать от него: что все будет в порядке. Что он прощает меня. Что мир, установившийся между нами, эти хрупкие безымянные отношения не были разбиты моими словами.

Он встает, по-прежнему глядя на озеро, и сует руки в карманы джинсов. Не нужно быть психологом, чтобы понять: это отстранение.