Да что ты говоришь! Машины тронулись с места. Сквозь синеватые разводы на ветровом стекле Корсо виделось, как вырисовывается безумный план, ошеломляющий замысел, выходящий далеко за рамки всего, с чем он прежде сталкивался в следственной бригаде.

– Я вывел на экран крупные планы лица, – продолжал Коска. – На висках и щеках можно различить следы уколов. Сразу при таких повреждениях я не заметил…

– Все в порядке, Коска, не клюй себе печень. Если посчитать ошибки, которые мы насажали в этом деле, то нам всем пора на биржу труда.

– И что ты об этом думаешь?

Похоже, медик был всерьез озадачен. В его работе сталкиваешься с морем безумия, но никогда с противоречивыми фактами. Психоз – это красная нить, он следует собственной логике и никогда от нее не отклоняется.

Но вот чего Корсо не мог сказать Коска́: на этот раз схлестнулись два безумия. Ментора и ученицы. Палача «Сквонка» и Клаудии, Лорелеи присяжных.

– Ты сообщишь Барби?

– Так положено, разве нет?

– Дай мне двадцать четыре часа.

Корсо не знал, зачем попросил эту отсрочку, но медик согласился, правда голосом человека, которому отпиливают руку. Стефан дал отбой. Он только что проехал мимо Очень большой библиотеки[87], по-прежнему лавируя между машинами, завязшими в глубоких лужах.

Порт Тольбиак, наконец-то.

Он свернул налево, заставляя другие тачки посторониться, чтобы пропустить его на пандус, ведущий к берегу. Добравшись до бетонного завода, он выбрался из «фольксвагена» и тут же с головой окунулся в потоки дождя.

Место преступления все еще было оцеплено желтой сигнальной лентой – единственное цветное пятно в сплошном сером муаре ливня. Затопленный берег, казалось, вот-вот оторвется от тверди и присоединится к вздувшейся от дождя Сене. Река поднялась, как грудь при медленном глубоком вдохе.

Корсо пересек периметр безопасности и подошел к двери, которую взломала Клаудия. У него больше не осталось никаких сомнений в том, что произошло. Сейчас он хотел заняться точной реконструкцией и проверить мельчайшие детали.

Внешняя лестница под металлическими защитными конструкциями вилась вокруг хранилища песка. Он начал подниматься пригнувшись, как на палубе боевого корабля в разгар бури. Оказавшись наверху, он не испытал никакого головокружения по очень простой причине: ничего не было видно. Дождь сеял так часто, что казалось, создавал вокруг бункера серую прилегающую оболочку, поднимающуюся до самого неба.

Корсо уселся по-турецки на выпуклую крышу в позе медитации, как индийские садху у истоков Ганга, и прокрутил в голове весь сценарий.

Глубокой ночью Клаудия забралась сюда. Она вколола себе лидокаин в виски, в щеки, под челюсть, потом, пока анестетик не начал действовать, разделась и «самосвязалась», оставив одну руку свободной, чтобы закончить дело. Наконец, на краю крыши, уже скорчившись и стянув себя собственным бельем, она ножом для бумаги разрезала себе обе щеки до самых ушей и засунула камень в горло, в то время как отовсюду хлестала кровь. Корсо мог себе представить: боль, пересилившая эффект лидокаина, транс, затуманивающий глаза, смерть, разливающаяся алым ореолом вокруг…

Затем она избавилась от своих инструментов: ножа, шприцев, одежды… Куда она их дела? Корсо уже заметил небольшой люк в крыше, через который можно заглянуть внутрь бункера. Он открыл его – люк был не заперт, – бросил взгляд, но ничего не увидел. Слишком глубоко.

Потом все пошло очень быстро. Клаудия к этому моменту наверняка уже не очень соображала, что делает, жизнь утекала из ее разверстого рта и окрашивала крышу бункера. И все же она завела свободную руку за спину и просунула пальцы под браслет, образованный бретельками ее бюстгальтера.