– Ты не оставил записку!

– Зачем мне оставлять записку?

– Наташа всегда оставляет записку.

– Но вы же знаете, что по будням я всегда в школе! Где мне еще быть?

– Шайка мелких ублюдков! – возвестил дедушка, появляясь в дверях кухни с миской соленых огурцов.

– Какое говно! – отозвалась бабушка.

Одним из главных потрясений, вызванных присутствием Наташи, стало то, что дедушка с бабушкой прекратили ругаться, по крайней мере в ее присутствии. Кроме того, дедушка перестал курить за едой мерзкие сигареты без фильтра, и оказалось, что дедушка с бабушкой вполне могут прилично держаться за столом и вести интересные разговоры. Я первый раз в жизни видел дедушку в новых рубашках (“Это Наташа купила, говорит, что мои дырявые”), а бабушку – с заколками на голове (“Это Наташа меня причесала. Она говорит, я красивая”).

А меня Наташа приобщила к неведомому – к литературе, к искусству. Она открыла мне целый мир. Мы вместе ходили в книжные магазины, в музеи, в картинные галереи. По воскресеньям мы часто отправлялись на метро в Манхэттен, шли в музей, в Метрополитен, МоМА, Музей естественной истории, Уитни. Или в какой-нибудь пустой обшарпанный кинотеатр смотреть фильм на непонятном языке. Мне было все равно: я смотрел не на экран, я смотрел на нее. Пожирал ее глазами. Эта абсолютно эксцентричная, абсолютно невероятная, абсолютно эротичная юная женщина приводила меня в смятение. Фильмы она проживала всем сердцем: сердилась на актеров, плакала, злилась, опять плакала. А когда зажигался свет, говорила: “Здорово как, правда?” Я отвечал, что ничего не понял. Она смеялась, обещала мне все объяснить. Вела меня в ближайшее кафе, потому что нельзя же оставить меня в неведении, и пересказывала фильм с самого начала. Обычно я не слушал. Я просто смотрел ей в рот. Я перед ней преклонялся.

Потом мы ходили по книжным – в те годы книжные магазины в Нью-Йорке еще процветали, – и Наташа скупала целые стопки книг, а потом мы возвращались в ее комнату у дедушки с бабушкой. Она заставляла меня читать, а сама ложилась рядом, сворачивала косяк и спокойно курила.

Однажды вечером, в декабре, велев мне читать эссе по истории России, потому что я, набравшись храбрости, задал ей вопрос про отделение бывших советских республик, она положила голову мне на живот и пощупала мой пресс.

– Какой твердый, – сказала она и села. – Как это у тебя получается?

– Сам не знаю, – ответил я. – Люблю заниматься спортом.

Она глубоко затянулась косяком и затушила его в пепельнице.

– Снимай футболку! – вдруг велела она. – Хочу тебя рассмотреть по-настоящему.

Я повиновался, не раздумывая. Удары моего сердца отдавались во всем теле. Я стоял перед ней полуголый, она оглядела в сумерках мое накачанное тело, дотронулась кончиками пальцев до груди и легонько провела ими сверху вниз:

– Честное слово, первый раз вижу такого красавца.

– Меня? Я красивый?

– Ну конечно, дуралей! – рассмеялась она.

– А по-моему, я не очень красивый, – произнес я.

Она улыбнулась своей восхитительной улыбкой и сказала фразу, которая навсегда врезалась мне в память:

– Красивые люди никогда не считают себя красивыми, Джесси.

Она смотрела на меня и улыбалась. Я был заворожен ею – и парализован нерешительностью. В конце концов, взвинченный до предела, я все же решил нарушить молчание и пролепетал:

– А у тебя нет парня?

Она лукаво нахмурилась и ответила:

– Я думала, мой парень – это ты…

Ее лицо приблизилось к моему. Она чуть коснулась губами моих губ, а потом поцеловала – так, как никто не целовал. Ее язык сплетался с моим, и такой вспышки чувственности, такого острого волнения я не ощущал никогда.

Так началась история нашей любви. С того вечера и все последующие годы я не расставался с Наташей.