Стеклянные дома - Луиза Пенни (2019)

Он написал о мужчинах, женщинах и детях, которые пострадали, когда он отдал приказ свести аресты преступников к минимуму. Сосредоточить все ресурсы на главном, одновременно создавая иллюзию полной и окончательной некомпетентности.

Обо всем этом написал Арман Гамаш. Ничего не упустил. А когда закончил писать о событиях прошлых, продолжил далее. Он написал о том, что должно произойти в ближайшее время. Сегодня вечером.

Наконец Гамаш остановился, положил ручку и закрыл тетрадь. Аккуратно положил на нее салфетку.

Потом ушел в ванную и принял душ, смывая грязь и пот, от которого солонела вода. И что-то еще катилось по его щекам.

* * *

– Patron?

Бовуар заглянул в кабинет шефа. Там было пусто. Но в ванной слышался шум воды.

Жан Ги замер, не зная, что ему делать. Войти? Ретироваться?

Он не хотел увидеть, как его босс, его тесть выходит из ванны, завернутый в полотенце. Или вообще без него.

Но и уйти, не сказав то, что необходимо было сказать, он тоже не мог.

И он вошел в комнату, закрыл дверь и уже хотел сесть, когда увидел тетрадь на столе.

Снедаемый любопытством, он подошел ближе. Душ все еще был включен, и Бовуар, набравшись смелости, открыл тетрадь и начал читать. Услышав, что душ выключился, он быстро закрыл тетрадь, положил на нее салфетку и сел на стул по другую сторону стола.

Шеф вышел в свежем белье, вытирая волосы полотенцем.

Он мгновенно остановился, увидев Бовуара, который вскочил со своего места.

– Жан Ги.

– Patron. – Бовуар стоял неподвижно, расправив худые плечи. – Я жалею, что ушел сегодня из зала суда. – Его голос звучал официально, словно он делал доклад или повторял заученные слова. – Это непростительный поступок.

Отбросив официальный тон, он расслабился и заговорил, как обычно:

– Я даже не знаю, почему так поступил. Мы видали вещи и похуже. Но я просто…

Арман стоял и слушал, не спеша помочь Бовуару закончить предложение. Не укорял его, но и не говорил, что все в порядке.

Он давал Жану Ги возможность высказать все, что тот считает необходимым. Своими словами, не торопясь.

– Я испугался.

Вот оно. Взрослый мужчина, старший офицер Квебекской полиции, признается в трусости. Для этого требуется немалое мужество.

– Чего же ты испугался? – спросил Гамаш.

– Я испугался, что закричу: «Не надо!» До этого момента у нас еще был путь к отступлению. Черта, которую мы обозначили, но пока не пересекли. Ваша ложь в суде, клятвопреступление – после этого назад не вернуться. Я знал, что выбора нет, но не мог видеть, как вы переходите черту.

Гамаш кивнул и подумал, прежде чем заговорить:

– Я думаю, здесь есть кое-что еще.

– Может быть, – признал Бовуар, чувствуя себя крайне неловко под взглядом шефа.

– Я думаю, сегодня твое уважение ко мне поубавилось. Ты до самого конца не верил, что я пойду на это. Ложь под присягой, как ни посмотри. Это нарушает все законы, в которые мы с тобой верим. Делает меня лицемером.

«Так ли это? – спросил себя Бовуар. – В этом ли кроется объяснение?» Ведь по правде говоря, он так и не смог понять свой поступок до конца. Он не лгал, ему действительно невыносимо было видеть, как Гамаш губит свою карьеру, однако это не оправдывало его ухода. Старший суперинтендант никогда не ставил карьеру во главу угла.

Так в чем же причина?

И тут он понял: Гамаш прав. Он убежал, потому что не мог видеть падение шефа. Не мог видеть, как вымажет себя грязью тот, кто всегда был для него примером, наставником. Кто не поступался принципами, не нарушал закон, в то время как другие ради собственной выгоды обходились с законом как с дышлом.

Но сегодня то же самое сделал и Гамаш. Причем он позволил себе даже не произвольное толкование закона, а его прямое нарушение.