Зеленый король - Поль-Лу Сулицер (2017)

— Я ничто. Ничто.

Яэль Байниш переписал (своим мелким почерком ему пришлось заполнить двадцать страниц) список фамилий, монастырей, явок, все те сведения, которые Реб собрал, «занимаясь поисками совсем иного рода». Странным образом чувствуя себя не в своей тарелке, Байниш рассмеялся:

— Можно подумать, что ты делаешь нам прощальный подарок…

— Что-то в этом роде, — подтвердил Реб.

И тут в глубине его светлых зрачков появился какой-то дружелюбный, очень теплый блеск, медленно возникала улыбка. Длинная рука обняла Байниша за плечо:

— Спасибо, спасибо за все.

Реб ушел, перейдя Тибр по мосту, расположенному напротив пьяцца делла Ровере.

— 15 -

Аркадио Алмейрасу было в то время пятьдесят шесть лет. Он мечтал стать художником и вместе с Эмилио Петторути был им лет пять-шесть в начале двадцатых годов; он ездил даже в Берлин, чтобы встретиться с Клее, и прекрасно помнил о трех-четырех визитах, которые нанес Кандинскому в Веймаре. Но это было в те времена, когда он надеялся, что обладает толикой, крохотной толикой таланта. «Хотя нет у меня и ее. Пустыня Гоби». Он спросил:

— А кто, по вашему мнению, это нарисовал?

Высокий молодой человек пожал плечами:

— Фамилия художника вроде бы Кандинжки. Но картина стоит довольно дорого, я в этом уверен. Не меньше тысячи долларов.

Он говорил на вполне правильном, хотя несколько спотыкающемся испанском.

— Вы француз?

— Бельгиец, — ответил молодой человек.

Алмейрас взял маленький холст и поставил его на пороге входной двери, под бледный дневной свет. Эта аргентинская зима была печальна. Он разглядывал картину. Художник очень часто в фамилии Кандинский писал "s" на манер "j". Алмейрас улыбнулся хорошенькой молодой женщине, которая в этот момент проходила мимо его галереи на калье Флорида в Буэнос-Айресе. Он обернулся и сказал:

— Это Кандинский, русский художник, который недавно умер в Париже. И вы правы, этот холст дорого стоит. Во всяком случае, больше тысячи долларов. Вы действительно хотите его продать?

— Мне нужны деньги. Но я его не украл.

Он показал документы, которые, впрочем, мало что значили, где констатировалось, что картина была законно приобретена в Мадриде годом ранее у некоего Маурера и не менее законным образом доставлена да Мадрида в Буэнос-Айрес. Алмейрас заметил:

— Вы упоминали и другие картины…

— Целых четыре, — сказал молодой человек. Он вытащил из кармана крохотную записную книжечку, раскрыл ее на нужной странице и протянул Алмейрасу, который прочел: «З июля 1946 г., Мадрид. У Гюнтера Маурера из Берлина куплено пять картин. Клее. Ф. Марк. Кондинж-ки, Ф. Марк. А. Макке. Заплачено 1200 американских долларов».

— Вы действительно заплатили тысячу двести долларов за пять этих холстов?

— Он просил за них пять тысяч, но спешил продать.

Алмейрас закрыл глаза. «Тысяча двести долларов за холст Клее, два холста Марка, холст Кандинского, работу Аугуста Макке! Эти европейцы и впрямь с ума посходили!»

— И вы намерены все их продать?

— Я не решил, — ответил молодой человек. — Может быть, позднее…

— Или в том случае, если вам сделают выгодное предложение.

Худое, довольно выразительное лицо молодого человека, его светлые глаза заметно смягчались при улыбке.

— Вот именно.

Они условились, что Алмейрас на несколько дней оставит у себя холст Кандинского. Алмейрас очень хотел бы посмотреть четыре других полотна, хотя бы ради собственного удовольствия, но молодой человек сказал, что с собой у него их нет, что они даже не в Буэнос-Айресе, вообще не в Аргентине. Он их оставил на хранение у своего брата в Боготе. Да, у него в Боготе семья — отец, мать и три сестры. И совсем скоро он к ним едет.

— Вы говорите по-немецки? — спросил Алмейрас. Лишь несколько обиходных слов, ответил он. «Jawhol», «Коmmen Sie mit mir»[25] и так далее. Он очень мило рассмеялся.