Шарко - Франк Тилье (2019)

Биохудожница хмыкнула. Она поставила свою чашку с чаем на угол стола и вылила остатки из чайника в горшок с растением.

– Можете, да, но только в дебрях какой-нибудь психиатрической лечебницы или иного специализированного заведения, могу вам точно сказать. Насколько я знаю, у Дюрюэль жесточайшая шизофрения…

Слово захлопнулось, как волчий капкан, на горле Шарко. Потому что затрагивало его лично, отсылало в болезненное прошлое. С другой стороны, он не видел, каким образом шизофреничка, запертая в специализированной больнице, могла быть связана с их делом.

– …Единственным ее способом самовыражения остаются хорошо известные в среде биоискусства картины, которые, кстати, покупаются по неплохим ценам некоторыми любителями. Человеческие существа перед лицом опасности или смерти, с очевидной беззаботностью не желающие реагировать на угрозу… В этом есть что-то завораживающее.

Она указала на следы на полотне:

– Она работает пальцами. Мазки резкие, яростные, они накладываются друг на друга в хаотическом беспорядке. В такой манере письма нет любви. Дюрюэль выражает только внутреннее страдание, она дробит материю, отбрасывает ее. Менструальная кровь – это интим, глубины себя, но в то же время это разрушение, темная, почти черная жидкость, отторгнутая телом, состоящая из отходов. Это кара, унаследованная от Евы, согласно Библии. Когда-то женщинам в период менструаций запрещалось заходить в церковь. Это проклятая кровь, которая во времена Плиния Старшего губила урожаи и убивала пчел.

– Значит, ее картины…

– Да, как если бы художница отрицала то, чем является по сути, свою собственную природу. Но вот что странно и притягательно: сама жестокость уравновешена спокойствием персонажей перед лицом смерти, судя по их умиротворенному виду.

Шарко ничего больше не понимал, переходя от радости к разочарованию. Он попытался связать разговор с расследованием:

– Вы знаете, почему она пишет такие сцены и как давно?

– Все, связанное с Дюрюэль, очень загадочно. Ее происхождение, причины существования этих полотен, странный дар писать менструальной кровью, сами сцены поединка или вызова. И еще головы, развешенные по деревьям. Признаюсь, я не слишком вдавалась в изучение ее личности. Но вам ничто не помешает пойти в больницу, встретиться с ней и с врачами.

– Так я и сделаю.

Шарко уж точно не преминет именно так и сделать: почему психи, вроде Рамиреса, ей молились? Что ее связывает с сатанизмом? Какое отношение она имеет к этому делу?

Он перешел ко второй причине своего прихода. Подбородком указал на афишу In the Mind of a Wolf:

– Я прочитал статью в «Монде». Вы впрыснули себе кровь волка. Но говорили не о метаморфозе, а о метаморфозах, во множественном числе. Не могли бы вы объяснить?

– Кровь – жидкость особенная. Она носитель всей истории человечества и в то же время истории каждого по генетической линии. Жизнь останавливается, когда кровь перестает циркулировать, и та же кровь является символом смерти, когда разливается вокруг тела. Кому, как не вам, это знать, вы ведь ежедневно сталкиваетесь с трупами. Вспомните Библию, Авель и Каин, первая пролитая кровь… Она яд и лекарство, которые текут в правой и левой руке Медузы, нечистая жидкость, которая вызвала столько кровопролитий в Средневековье, но она же олицетворяет вечную молодость. Вы, конечно же, слышали о кровавой графине Елизавете Батори, принимавшей ванны из крови юных девственниц, которых она предварительно запихивала в пыточную машину.

Шарко кивнул. Она показала на червей в аквариуме: