След лисицы на камнях - Елена Михалкова (2018)

Стоя перед развалинами купеческого дома, он впервые за сорок пять лет ощутил, как его жизнь наполняется содержанием: в самом буквальном смысле почувствовал движение некоей теплой субстанции внутри, которая приподнимала его над землей, точно воздушный шар. Красильщикову нравилось то, чем он занимался. Но сравнить это с его новым делом было… не то чтобы смешно. Но он как будто всю сознательную жизнь с удовольствием плавал в бассейне, а потом его вывели к морю.

– Человек – смертная тварь, – сказал он. – Живет мало, исчезает бесследно. Ррраз – и нету его. И следов не осталось. Рукописи горят, еще как горят, и в вечность ты шагнуть можешь разве что через детей. Что останется после меня? Компания по доставке замороженных рыбьих туш? Ну, тоже дело. – Красильщиков тщательно загасил окурок. – А дом – это дом. Он живой. Я себя хирургом чувствовал, гениальным, без дураков! Он ведь умирал, хрипел, кровью истекал у меня на столе. Никто за него больше не взялся! А я – взялся. Вылечил. Оживил. Сколько сил мне это стоило – одному богу ведомо.

– Только все же получается, что ты из-за дома живого человека убил, – сказал Бабкин.

– Если придут за твоим ребенком и объявят, что заберут его, а тебе выдадут денежную компенсацию, – что в ответ скажешь?

– Ну ты сравнил!

– Да я этот дом разве что из своего собственного брюха не родил! – вспыхнул Красильщиков. – Каждую плитку в нем знаю, каждую трещину в балках! Он у меня поначалу, когда все только начиналось, под ветром стонал: маялся, бедный. Я с ним первый год каждую ночь разговаривал: терпи, милый мой, терпи, будешь ты жить, долго жить, станешь таким красивым, что к тебе в гости ехать будут, только чтобы на тебя посмотреть. Он помолчит-помолчит, а потом опять как заплачет… Я его уж и по стенам гладил, и музыку ему разную включал, чтобы он послушал.

«Свихнулся», – подумал Бабкин.

– Вагнер ему не понравился, – признал Красильщиков. – А хорошо пошел – ты смеяться будешь – Шаляпин! Я-то сам Шаляпина не очень… А ему ставил.

Они помолчали.

– Другого такого дома нет. И построить его невозможно! Воспроизвести – да. Только это будет копия бездушная, как пластиковый муляж по сравнению с живым яблоком. Здесь – люди жили, счастья было много, детишки бегали босиком, ножками своими топотали. Понимаешь ты? Иной раз глаза закроешь – и слышишь эхо той беготни…

Он обернулся к сыщику и в самом деле зажмурился, будто прислушиваясь к звукам, не доносящимся до Сергея.

– Михалыч… – нехотя начал Бабкин и осекся.

– Ась? Давай выкладывай.

– Если мы найдем тело Бакшаевой… Ты же понимаешь, что сядешь?

– Это дело ясное, – согласился Красильщиков.

– Кому тогда дом оставишь? Ему хозяин нужен.

– Не знаю… Я бы доверил Худяковой. – Бабкин удивленно взглянул на него. – Она бы справилась, – заверил Красильщиков. – Только Нина Ивановна старенькая уже, как бы не померла раньше, чем меня выпустят. Человек нужен надежный, ответственный… Чтоб мог с людьми общаться…

– С какими людьми? – не понял Сергей.

– У которых разные старинные вещи. Думаешь, я почему их собираю? Я ведь сам детдомовский. У меня своей истории нет. Вырастили меня приемные родители, умерли уже, упокой их Господь. Но их история принадлежит им. Она не моя. А тут вокруг разлито прошлое, можешь искупаться в нем, как в реке. Я сначала по деревням ездил, тащил сюда всякую рухлядь. Потом люди сами приносить начали – не выбрасывать же, говорят. Пойдем покажу!

Он потащил Бабкина в сарай.

– Смотри: станины от швейных машин, а вот тут – утюги… – Они шли вдоль длинных полок. – Здесь инструменты, я половину не выяснил, как называются! Не успел… А прялка! Видал прялку? Работает!

Красильщиков с детским восхищением уставился на Сергея.

– Те коврики, что в спальне, ты сам прял? – подозрительно спросил Бабкин.

Хозяин засмеялся и похлопал его по плечу.

– Пойду я! Заболтал тебя, должно быть.