Рыцарь нашего времени - Елена Михалкова (2008)

Ребенок, смеясь и громко воркуя, тянул растопыренную пятерню, из рукава комбинезона к Денису Крапивину, замершему возле коляски с растерянным лицом. Что-то в нем привлекло мальчика, потому что он, продолжая смеяться, заговорил с Крапивиным на своем детском языке.

– Пойдем, болтун, – рассмеявшись, сказала его мать, и дружелюбно кивнула Денису.

Тот придержал дверь, провожая взглядом смеющегося ребенка, и сбежал по ступенькам обратно к Бабкину и Швейцарцу, тут же включившись в разговор. Однако за те несколько секунд, что Крапивин смотрел на малыша, Сергей поймал в его глазах выражение, если не разрушившее его первое представление о друге Ланселота, то внесшего в него много сомнений.

Тоску увидел Сергей, почти собачью тоску, которую Денис Крапивин успел скрыть от Семена Швейцмана, как наверняка скрывал и многое другое. «Осталось только узнать, – сказал себе Бабкин, – что именно»...

В какой-то момент, поймав короткий взгляд сыщика – неожиданно умный и проницательный, – Семен Давыдович осознал, что тот не только собирает информацию о Ланселоте, но заодно изучает их самих. Швейцарцу стало не по себе, но неприятное ощущение вскоре исчезло, и он убедил себя, что сыщику не хватит ума разобраться ни в нем, ни в Крапивине, ни в Ланселоте. Об этом лишний раз свидетельствовала его наивность в том, что касалось Димкиной «распущенности». Сам-то Швейцман так никогда не говорил – распущенным называла Ланселота Рита, и он, поначалу ожесточенно споривший с ней, через некоторое время стал избегать этой темы в разговорах с женой. «В конце концов, для женщин секс значит куда меньше, чем для мужчин, оттого-то они и не способны понять то, что ясно нам».

– Так что же было у его жены, чего не имели другие дамы? – заинтересованно спросил сыщик. Он присел на корточки и теперь смотрел на коротышку Швейцмана снизу вверх, отчего Семен Давыдович почувствовал себя свободнее и раскованнее.

– Пусть мои слова прозвучат напыщенно, но у нее была его любовь. Уверяю вас, они любили друг друга, это все знали! Димка разделял физическое и духовное; он легко поддавался зову плоти, разрешал себе эдакое, знаете ли, баловство, но он, к примеру, никогда не поехал бы с любовницей на курорт! Только с женой! Любить жену – это одно, спать с любовницами – совсем другое. Темперамент, знаете ли, никуда не денешь, а укрощать себя...

– Дима был не из тех, кто любит заниматься укрощением себя, – заметил Денис Крапивин со странной интонацией – казалось, в ней прозвучали одновременно горечь и насмешка, но и то, и другое он постарался скрыть. – Скорее наоборот.

– Нельзя сказать, что он потакал своим страстям, – подхватил Швейцман, – но он, определенно, не ставил целью всей жизни их обуздание. И еще учтите, что Димке всегда было наплевать на общественное мнение! Для него не существовало ограничений, кроме собственной морали. Любопытно... – задумчиво протянул он, помолчав и словно забыв о присутствии сыщика, – как ты думаешь, Денис, Томша завтра придет?

* * *

– Вот тогда-то они и переглянулись, – закончил Бабкин. – Потом Крапивин опять уставился на лужу. Смешно сказать – он так таращился в нее, что я даже присел, чтобы рассмотреть: не увидел ли он в ней чего-нибудь на дне.

– И что же?

– Лужа как лужа. На дне асфальт.

– Понятно. Значит, из контекста разговора и поведения друзей Силотского следует, что Мария Томша была его любовницей. Знаешь, Серега, о чем я думаю?

– Не имею ни малейшего представления. Ты можешь думать о страусиных яйцах, военном перевороте в Гватемале или о короле Артуре.

– Почти угадал. Я думаю о том, что завтра нам с тобой просто необходимо быть на похоронах господина Силотского. Во-первых, не мешало бы спровоцировать наших неизвестных друзей, угрожавших Маше и мне, на какую-нибудь активность. Меня настораживает, что нам с тобой до сих пор никто не пытался помешать. И во-вторых, не удивлюсь, если там произойдет что-нибудь... не совсем ожидаемое.