Рыцарь нашего времени - Елена Михалкова (2008)

– Я бы даже не стал называть ее поделки скульптурами, – Чешкин покачал головой. – Именно поделки, игра способных пальцев, но игра, в которую не вложено ни искры таланта. Я видел ее попытки работать с деревом – признаюсь, я предпочитаю именно деревянные скульптуры остальным, – и, видит бог, Мария Сергеевна потерпела полное фиаско. Но она наделена непомерным, колоссальным самомнением, помноженным на уверенность в собственном таланте, и поначалу даже я подпал под ее самоощущение. Но лишь до тех пор, пока не увидел ее мастерскую. Скульптура не врет, в отличие от своего создателя, не окутывает себя завесой тайны. Мария Сергеевна показывала мне одну работу за другой, в глазах у нее горел огонь, она объясняла, чем именно было навеяно то или иное произведение, а я видел лишь ученические вещицы, одни более занимательные, другие менее.

Владислав Захарович вспомнил, как ходил по мастерской, удивляясь про себя несоответствию рассказов Силотского о Томше и того, что она представляла собой в реальности как скульптор. Дмитрий был от нее в восторге, Чешкин же, отдавая должное фантазии Марии Сергеевны, назвал про себя ее работы «средненькими поделками». Птицы с шестью ногами и очеловеченными лицами, покрытые волосами вместо перьев, слоны с гипертрофированным достоинством, закольцованным с хоботом, всадник на оседланном человеке, свирепо обнажившем зубы в лошадином оскале, переплетения голых женских тел, из которых вырастал фаллос, взрывающийся фонтаном икринок... Владислав Захарович покачал головой. «Ловушки для профанов вроде Димки, – вынес он свой вердикт. – Очень сильный, почти навязчивый сексуальный подтекст – должно быть, на это он и купился. Ни грамма таланта, ни унции вкуса, зато личность автора отражена в полной мере».

Он бросил косой взгляд на Томшу, которая в длинном черном балахоне походила на невысокого божка, и признался себе, что она вызывает у него антипатию. Слишком много было в ней животной энергии, которая отчего-то отталкивала его. И этот нагловатый ощупывающий взгляд...

– Уж не знаю, зачем ей понадобилось именно мое одобрение, – говорил сейчас Чешкин, бесцельно расставляя по столику крошечные шахматы из оникса, на которых мягко бликовал зеленый свет, – но она требовала, чтобы я откровенно высказал свое мнение. Я постарался смягчить его, как мог, и объяснил, что галерея такое выставлять не будет. И тогда, вы знаете, она в одну секунду стала невероятно агрессивной, обвинила меня в предвзятости, наговорила гадостей, а под конец даже попыталась выгнать меня из своей мастерской. Но тут вошел Силотский, и она вдруг начала источать сладострастие, извиняться передо мной и убеждать, что я ее неправильно понял – в общем, устроила отвратительное представление. Я ушел, разумеется, но на этом Томша не успокоилась: с периодичностью раз в месяц стала появляться в нашей галерее с новыми работами, хотела от меня признания ее заслуг, говорила о том, что экспериментирует с новыми формами...

– Она и в самом деле экспериментировала? – поинтересовался Макар.

– Нет, в том-то и дело. Поймите, я не специалист, не искусствовед и могу ошибаться, но, с моей точки зрения, Томша остается на одном месте, выплескивая свои фантазии в глине или мраморе. Но на такое способен любой выпускник художественного вуза. При том ее подпитывает непреходящая убежденность в том, что она, Мария Томша, говорит новое слово в скульптуре, а мы, жалкие ничтожества, не способны ее оценить. Я не раз предлагал ей податься в другие салоны, но не знаю, последовала ли она моему совету. Ее преследование со временем так стало мне досаждать, что я и вовсе прекратил общение с нею.

– Преследование? – не понял Бабкин. – Что вы имеете в виду, Владислав Захарович?