Рыцарь нашего времени - Елена Михалкова (2008)

– Послушайте, Полина, но это же ерунда, – попытался возразить Бабкин, выслушав ее короткий рассказ. – Зачем это понадобилось Крапивину? Для чего?

– Денис, точно так же, как и Дима, полагал, что Коля куда здоровее, чем думает дедушка, – горько ответила она. – Но Ланселот постоянно вступал с дедом в спор, и они даже ссорились из-за этого, а Денис Иванович привык все делать потихоньку, без лишнего шума. Вы просто не знаете его, а я знаю: он из тех людей, которые, будучи уверены в своей правоте, обязательно стремятся подтвердить ее любыми путями. Но он же у нас человек без фантазии, понимаете? – она грустно усмехнулась. – У него имелась идея, а для ее подтверждения необходим был опыт. Самый простой и рациональный способ – провести этот опыт. Вот он его и провел.

– Но должен же Денис был думать о том, чем чреват его эксперимент в случае неудачи? – вмешался Илюшин.

– Вы все никак не представите настоящего Дениса Ивановича. Поймите: он настойчив, терпелив и при этом совершенно лишен воображения. Как бы вам объяснить? Вот смотрите: я немного рисую... так, для себя... и каждый раз, когда он видел какой-нибудь из новых моих рисунков, он разглядывал его, как некую диковинку. Он знал их до деталей! Каждый из них вызывал у Крапивина такое удивление, что он даже меня расспрашивал: «А как ты вот это придумала? А вот это?» А однажды честно признался, что он не может представить, откуда все это берется у меня в голове. А ведь я почти и не фантазировала, поверьте! Обычные рисунки, немножко детские: как лошадь с сумкой гуляет по мостику, а снизу с ней разговаривают рыбы... Или идет дождь, но дождинки – не капли воды, а пузыри, в каждом из которых сидит человечек... Если бы с Колей в ту ночь все обошлось, Денису и в голову не пришло бы рассказать нам о том, что его правота подтвердилась: для него главным было доказать это самому себе. Вот Димка Ланселот – тот устроил бы настоящий вечер в свою честь! – она против воли улыбнулась. – Хвалил бы себя, постоянно напоминал всем, что он оказался прав и что его нужно было слушать с самого начала. Ему обязательно требовалось признание.

– Почему же Силотский ничего не сказал Владиславу Захаровичу?!

– Как только я пообещала, что сейчас же поговорю с дедушкой, он меня остановил. Дима сказал: «Что бы ни придумал Денис, это не снимает с меня ответственности. Так что – какая разница?» А я сама не смогла признаться деду, что из троих людей, в которых он так верил, двое оказались недостойными его доверия.

– Знаете, мне все-таки плохо верится в эту историю, – заявил Сергей.

– По-моему, здесь имеет место незамысловатое перекладывание вины, – согласился Илюшин.

Полина покачала головой.

– Я разговаривала и с ней, и с ним. Приехала в мастерскую к Томше, попросила ее быть со мной откровенной. Знаете, она не испытывала ни малейших угрызений совести и очень спокойно рассказала мне о Денисе и Диме. Добавила, правда, что ей жаль, что так все вышло, но при этом смотрела на меня, словно... – Полина запнулась, подбирая слова, – как будто это ее забавляет.

– Томша вам подтвердила рассказ Силотского? – недоверчиво переспросил Сергей.

– Да. Но дело даже не в ней. Денис тоже ничего не отрицал. Ланселот оставил мне фотографию Томши и предложил сначала просто показать ее Крапивину, а потом уже с ним разговаривать. Я так и сделала. В общем-то, по выражению его лица, когда он увидел снимок, все уже стало ясно, но я все-таки спросила его, зачем же он это сделал.

– И что он ответил?

– Он стоял очень бледный и сначала молчал. А потом еле выдавил из себя, что он не хотел, чтобы так вышло, и просит его простить. Что он очень сожалеет. Я ушла и больше с ним не разговаривала.

– А Швейцман? – вдруг спросил Макар.

– Что – Швейцман?

– Он знает обо всей этой истории и о том, какую роль сыграл в ней его друг?