Железный крест - Камилла Лэкберг (2011)

Летом здесь прекрасно ладили купальщики и коровы. Часто можно было увидеть плещущихся в воде детишек, а рядом корову, у которой тоже появилось желание освежиться. Но сейчас кругом было пусто, только ветер гонял по песку космы сухих водорослей. Ни тот ни другой, словно по молчаливому уговору, не упоминали ни Эрика, ни Бритту. Ни тот ни другой, собственно говоря, толком и не знали, зачем назначили эту встречу. И тому и другому было ясно, что ни к чему она не приведет. Но все-таки решились. Это было как комариный укус — надо почесать укушенное место. И точно как при комарином укусе, никакого облегчения. Но они не устояли перед соблазном.

— В этом-то весь и смысл, что мы не знаем будущего… — Франц прищурился и посмотрел на сверкающую рябь моря. — Если бы иметь хрустальный шар, в котором мы бы могли увидеть, что с нами случится в жизни, никто бы и с места не сдвинулся. В том-то и смысл… Жизнь выдается нам по частям, отмеренными порциями. Кусочки горя, кусочки счастья… не больше, чем ты можешь прожевать. Маленькие порции…

— Иногда и большие… — Аксель пнул еще один камень.

— Мы говорим о других. О тебе и обо мне речи не идет, — сказал Франц и повернулся к Акселю. — Конечно, в глазах других мы совершенно разные. А на самом деле очень похожи, ты и я, и ты это знаешь. Мы не сдаемся… какая бы большая порция нам ни досталась.

Аксель молча кивнул.

— А ты раскаиваешься в чем-нибудь? — Он внимательно посмотрел на Франца.

— А в чем мне раскаиваться? — спросил тот после долгой паузы. — Что сделано, то сделано. Каждый делает свой выбор. Ты — свой, я — свой. Раскаиваюсь ли я? Чему это поможет? Зачем?

— Раскаяние — признак человечности, — пожал плечами Аксель. — Без раскаяния… кто мы тогда?

— Чему помогает раскаяние? — повторил вопрос Франц. — Что оно меняет? И тебя-то это касается напрямую. Чем ты занимаешься? Ты мстишь. Ищешь так называемых преступников. Посвятил всю свою жизнь мести. Другой цели у тебя нет. И что ты этим изменил? Шесть миллионов не воскресишь, они погибли в концлагерях. А вы ищете какую-то тетку, которая когда-то была там надсмотрщицей, а теперь уже несколько десятков лет как домохозяйка в США. Допустим, через шестьдесят лет вы нашли эту глубокую старуху, приволокли в суд — и что?

Аксель помолчал. Он был убежден в важности и нужности того, чем занимается, но Франц нащупал больную точку. Задал тот самый вопрос, который он и сам себе задавал в минуты сомнений.

— Справедливость. Успокоение родным погибших, — сказал он наконец. — Это во-первых. А во-вторых, это сигнал — человечество больше не собирается мириться с подобным зверством…

— Чушь! — Франц сунул руки в карманы. — Ты что, всерьез считаешь, будто это кого-то отпугнет? Пошлет какой-то сигнал? Люди живут сегодняшним днем. Человеку несвойственно думать о последствиях своих действий. Люди не учат уроков истории и, скорее всего, никогда не будут учить. А насчет родных… если человек не успокоился через шестьдесят лет, он никогда не успокоится.

— Что ж, вполне цинично. — Аксель тоже сунул руки в карманы.

Ветер насквозь продувал плащ, и ему стало холодно.

— Я просто хочу, чтобы ты понял: за всей благородной, как ты считаешь, деятельностью, которой ты посвятил жизнь, стоит только один примитивный инстинкт. Месть. Я не верю в месть. Я уверен, что единственное, чему стоит посвятить жизнь, — постараться изменить к лучшему наше сегодня.

— И ты, конечно, как раз именно этим и занимаешься? — Вопрос прозвучал с большим сарказмом, чем было задумано.