Где ошивались мальчишки, сказать было решительно невозможно, потому что все в один голос утверждали, будто неугомонные пацаны находились буквально везде. Понаблюдав за ними пару часов, Макар охотно в это верил. Есть у детей и котов такая особенность: быть повсюду, когда это не требуется, и пропадать, как только они становятся необходимы. Проходит годам к пятнадцати (лишь у детей, разумеется).

Стриж подняла руку с видом послушной ученицы и заметила, что Пахом Федорович все-таки вне подозрений.

– Когда мне было лет семь, я полюбил ездить в коляске соседей, – вдруг сказал Бабкин. – У них как раз дочь родилась.

Саша с Макаром уставились на него.

– Коляска в тамбуре стояла, – продолжал ностальгически Сергей. – Большая, синяя. А тамбур дли-и-и-инный! Я садился в нее, отталкивался от одной стены и катился до другой на полной скорости! Ух!

Саша с Макаром переглянулись.

– Это он к чему, как ты думаешь? – шепотом спросила Стриж.

– Съехал крышей человек на почве расследования, – предположил Макар.

Бабкин укоризненно покачал головой.

– Мне кажется, он пытается до нас что-то донести, – предположила Саша.

– Чтобы его покатали в коляске! – осенило Макара. – Серега, ты хочешь мотоцикл? Признайся! Я ради тебя на все готов.

– Вот же ты дурень, – миролюбиво сказал Бабкин. – Я пытаюсь до тебя донести, что вовсе не обязательно быть калекой, чтобы ездить в коляске. Я же не был младенцем. Однако ездил.

Саша хотела было возразить, но сообразила, что они ничего не знают о Пахоме Федоровиче.

– У тебя не возникло ощущения, что он притворялся на вечере? – спросил Макар.

– Мне показалось, они все притворялись. Но это неудивительно.

– Ну да, ну да, – пробормотал Илюшин. – Как минимум трое прикидывались, что им нравится происходящее. Попробуй отличи одно притворство от другого.

Сплошные наслоения лжи, подумала Саша. Когда-то она дружила с женщиной, которая вся состояла из таких наслоений. Снимаешь одну тонкую слюдяную пленку, а под ней другая. Копнешь глубже – там и вторая, и третья! Тяжело не оттого, что раз за разом в твои руках только ложь ломается с легким треском, а потому, что ты в конце концов теряешь уверенность, будто под ней вообще что-то есть. А вдруг только пустота? Снимешь последний слой, а под ним – ничего. Весь человек состоял из вранья, куда ни ткни.

Саше до сих пор становилось страшно, когда она вспоминала ту свою подругу. Сама же подруга ничего ужасного не видела и Сашиного отношения не понимала. «Да, я выдумщица, – признала она, когда ее приперли в угол. – Фантазерка. Что в этом плохого?» Ты не фантазерка, хотела ответить Саша, а мумия, которую разматываешь-разматываешь и не знаешь, то ли внутри труп, то ли вовсе червяки подчистую все съели.

– …Короче, деда я тоже не стал бы списывать со счетов!

Бабкин встал и прикрыл окно: в щель вползала ночная прохлада и растекалась по комнате, задерживаясь в углах. Отчего-то сразу как будто сильнее пахнуло сиренью. Из окна виднелась река, длинная, как серпантин, а над ней болтался белый сияющий шарик луны. Ночь не подкрадывалась к Шавлову постепенно, а наваливалась сверху, как кошка на мышь, и до утра уже не выпускала.

– Вас потом к Сысоевым-то пустят? – Он обернулся к Саше с Макаром.

– Пустят! Они до полуночи бодрствуют. А сейчас еще и обсуждают детали похорон, это может до утра растянуться.

– Они считают, что Галка убила?

Макар озадаченно потер нос.

– У меня такое чувство, что они ничего не считают. Живут, не приходя в сознание.

– Подожди. Не могут же они не задумываться, что если это не Галка, то кто-то из них!

– Черта с два с ними разберешь! – Макар в сердцах нарисовал над схемой какую-то не очень приличную загогулину. – Вряд ли они скооперировались и кокнули старушку.

– «Она слишком много знала!» – таинственным голосом процитировал Бабкин.

Макар оторвался от своей схемы и задумчиво глянул на него.