Призрак в кривом зеркале - Елена Михалкова (2009)

Яков Матвеевич обошел ранним утром район, притворяясь перед самим собой, будто он просто гуляет, проветривая голову после мучившей его бессонницы. Он заглянул в чужие дворы, посвистел возле пруда, прислушиваясь, не раздастся ли шорох в кустах, и медленно побрел обратно, щурясь от яркого солнечного света.

Вернувшись, старик опустился на холодное крыльцо и некоторое время сидел, бессмысленно глядя на ползущую по тропинке гусеницу. Даже мысль о внуках, которой обычно он себя успокаивал, сегодня не оказала на него никакого воздействия – вслед за нею пришла тревога за дочь, а там потянулось и воспоминание о том, как она чуть не разрушила собственную семью из-за глупой интрижки…

«Надо успокоиться», – подумал Афанасьев, отводя взгляд от гусеницы – ее судорожные рывки отчего-то лишили его остатков душевного равновесия. Яков Матвеевич сосредоточился, соединил вместе подушечки мизинцев, а затем, представив все так, как его учили, закончил упражнение и начал снова, ощущая, что дышать становится легче.

Илюшин вышел из дома и поежился, чувствуя, как утренний ветер насквозь продувает рубашку. Улица вокруг него была напоена сонной тишиной, нарушаемой только доносившимися из окна столовой выкриками Шестаковых. Макар поморщился, сбежал с крыльца и пошел прочь, раздумывая о том, где бы поскорее снять комнату. Оставаться у Эльвиры Леоновны он больше не собирался.

Проходя мимо дома старика Афанасьева, Илюшин замедлил шаг возле куста сирени, а затем и вовсе остановился, приглядываясь к хозяину, сидевшему на крыльце. Яков Матвеевич делал что-то странное: последовательно соединял пальцы «домиком», держа руки перед собой, и, кажется, что-то бормотал себе под нос. Макар некоторое время удивленно наблюдал за ним, а затем подошел к калитке и окликнул хозяина.

Афанасьев его не услышал, весь погруженный в свое странное действо, и тогда Илюшин постучал по перекладине забора.

– Яков Матвеевич! – крикнул он. – У вас все в порядке?

Старик вздрогнул, будто просыпаясь, поднял голову, узнал Макара и кивнул, показывая, что тревожиться не о чем. Он сделал рукой непонятный жест, который можно было истолковать двояко: и как предложение заходить, и как просьбу оставить его в покое и убираться. Поколебавшись секунду, Илюшин решил, что ему подходит первая трактовка, и открыл калитку.

Он приближался к Афанасьеву, не в силах отвести взгляд от соединенных вместе морщинистых пальцев и пытаясь понять, что же его так зацепило. Взгляд старика, направленный на него, был отсутствующим, словно Яков Матвеевич думал о чем-то своем и никак не мог переключиться на пришедшего. Он едва кивнул Илюшину, но пальцы не расцепил.

– Что вы делаете? – спросил Макар, поздоровавшись, и кивнул на руки Афанасьева. – Медитируете?

Старик усмехнулся, покачал головой.

– Не совсем. Сказать честно, это ерунда, детская забава… Но мне помогает. Один врач когда-то показал, как можно легко успокоиться. Я тогда посмеялся, а потом сделал пару раз – смотрю, а оно и вправду действует.

– Что действует?

– Да заговор этот. Могу и тебя научить – вдруг пригодится на будущее.

Илюшин сел на ступеньку и выжидательно посмотрел на Якова Матвеевича.

– Прежде чем валерьянку пить и таблетки глотать, – начал старик, – нужно сделать вот что: сначала соединяешь кончики мизинцев, затем – безымянных, потом – средних, указательных и больших пальцев. Только очень внимательно, ни на что не отвлекаясь. В этом упражнении, как доктор мне сказал, самое главное – ни на что не отвлекаться. Ну и кое-что говорить про себя.

– Что говорить?

Илюшину показалось, что старик смутился.

– Э-э-э… да глупости говорить, в общем. Стишок один, вроде как для малышей.

– Какой?

Макару стало смешно – не столько от «стишка для малышей», сколько от того, что Якову Матвеевичу явно стало неловко повторять чепуху.

– Не стишок даже – так, строчки. В общем, говоришь вот что…