Аспект дьявола - Крейг Расселл (2019)

Оказавшись в одиночестве на пустынной улице, он почувствовал себя беззащитным. Поднял шляпу с земли, выпрямился, отряхнул пальто и быстро двинулся в направлении железнодорожного вокзала.

4

К четырем часам утра Лукаш Смолак вернулся в свою квартиру. Он решил поспать пару часов, прежде чем ехать в участок, но стоило ему лечь в постель и закрыть глаза, как в сознании беспощадно замелькали кровавые картины. Никогда еще убийство не было для него таким личным. Он обнаружил, что по-детски обижается на мертвую женщину за то, что она произвела на него такое глубокое впечатление. Почему? Что это было? Почему Анны Петрашовой так много в его душе?

Он лежал в кровати и курил, конечности были свинцовыми, но мысли роились и роились в голове, прогоняя сон, в котором он так отчаянно нуждался. Смолак попытался отбросить воспоминания, но они, как навязчивая идея, не покидали его.

Был только один способ избавиться от наваждения: воссоздать в памяти детство, счастливые времена, которые он провел со своим отцом. Они ловили рыбу в реке, изогнутой линией пересекавшей их деревню, или шли сквозь солнечные пятна, собирая ягоду в лесу… Через некоторое время его начала одолевать дремота. Лукаш Смолак заснул и увидел сон.

Во сне мир и все в нем было огромным, а сам он был ребенком, лет десяти, не больше, и этот юный возраст почему-то беспокоил Смолака. Он чувствовал себя беззащитным и уязвимым. Мир, который ему снился, – мир его детства, – теперь таил угрозу. Все вокруг было колючим, с острыми краями и зернистой, как наждак, поверхностью. Каждая деталь была невероятно отчетливой – настолько, что резало глаза.

Он бежал через деревню, которая была точно такой, какой он ее помнил, за исключением того, что дома казались великанскими и пугающе осязаемыми. В небе над деревней все менялось с неестественной скоростью. За очерченную уверенной рукой линию горизонта уносились кипящие облака, окрашенные в карминно-красный цвет.

Мать попросила его сходить в магазин отца, чтобы принести килограмм остравских колбасок на ужин. Она сказала об этом на немецком, на своем родном языке. Она старалась говорить по-немецки при любой возможности, чтобы язык отложился в юном уме сына. Пока Смолак был маленький, так было всегда. В детстве он воспринимал немецкий еще и как язык упреков и наказаний.

Маленький Лукаш бежал через деревню мимо церкви. Красная колокольня с луковичным куполом казалась больше, выше, чем он помнил. Шпиль пронзал небо, как обагренная кровью игла. Вот и белоснежная постройка с низкой крышей, в которой располагалась мясная лавка отца. Он зашел в магазин и обнаружил, что за прилавком никого нет. Так же, как это произошло в памятный день тридцать лет назад, его безотчетно потянуло к двери, ведущей в подсобные помещения, туда, куда ему строго-настрого запрещали входить. Его привлек пронзительный визг, доносившийся откуда-то.

Как и тогда, в детстве, Лукаш позвал отца, но на его зов никто не ответил. Во сне магазин казался больше, дверь в подсобку темнее, а само помещение – холоднее. Стоя посреди развешенных на крюках туш и подносов с разделанным мясом, среди гирлянд сосисок и полукружий колбасы, он отчетливо ощутил, как от могильного холода по спине побежали мурашки.

С бьющимся сердцем Лукаш направился туда, откуда доносился истошный визг.

Оказавшись на заднем дворе, он внезапно снова стал взрослым. Как и в тот день, отец стоял спиной к нему. На мгновение Смолаку показалось странным, что они с отцом стали ровесниками. Отец обернулся и улыбнулся ему. Он улыбался тепло, как может улыбаться только любящий отец, а в это время существо, которое он удерживал между коленей, пыталось вырваться, билось и корчилось.

– Я так рад, что ты пришел, – сказал отец. – Ты поможешь мне завершить работу…

Смолак улыбнулся и взглянул на существо, которое сейчас убьют. Это был не поросенок – это была Анна Петрашова. Обнаженная, она кричала и плакала, умоляя Смолака помочь ей.