«Начнем с того, что нормальный человек не стал бы притворяться немым».

– Лала пошла ночью. Раскопала первую. Там никого нет. Одну, вторую, третью. Я за ней следила, но далеко, чтобы она меня не увидела. Лала смеялась, говорила, что бог ее простил, забрал детей к себе. Она вернулась домой и спала целую ночь, а потом еще день. И поела. Я ее кормила. Она худая была, белая, как рыбья кость.

Илюшин представил, как Катерина кормит с ложки сумасшедшую старуху, отказывающуюся есть, пока не спасет своих нерожденных детей. Как она разрывает могилы, одну за другой, и вынимает то, что внутри.

У него по коже пробежал озноб. Все-таки было в этой девочке что-то жутковатое.

– Похоронила их здесь. Камень принесла. Чтобы все как надо. Еще крест.

– Где крест?

– Цветы, – кивнула девушка.

Ах, вот оно что, подумал Макар. Ты еще и цветы посадила в виде креста, безумное ты дитя.

– Почему ты их не вернула на место? Когда твоя несчастная бабушка утихомирилась?

– Нельзя так с мертвыми поступать! Мертвые хотят покоя.

Катерина, кажется, была всерьез поражена его вопросом.

– Ну да, ну да, – пробормотал Илюшин. – Как из гробов их вытащить, так все в порядке. А как снова захоронить, так покой.

– Не хотела трогать. Они были очень старые. Как сухие веточки. Веточка сама ломается. Тронешь – она пополам.

– Мне показалось, у одного из них сломана шея.

– Может быть. – На этот раз его предположение не вызвало у нее ни удивления, ни гнева. – Их семьи давно закончились. Не живут здесь. Никого не осталось. Это ничьи дети.

Солнце неумолимо доползло до того места, где сидел Илюшин. Он передвинулся в тень.

Ничьи дети…

Все-таки хорошо, что здесь нет Бабкина, подумал он. Серега чувствителен к такого рода вещам. С него сталось бы потащить давно усопших младенцев обратно на кладбище, где бы оно ни находилось.

Внезапно ему в голову пришла новая мысль.

– А их одежда? Не может быть, чтобы в греческом селе младенцев хоронили голышом. Они наверняка были нарядные, в каких-нибудь кружевных платьях…

Катерина удивленно взглянула на него.

– Оставила в гробу. Как будто они там полежали, а потом ушли. На небо. На небе одежда зачем?

«М-да, логично».

– Не рой здесь больше, – сказала Катерина. – Нельзя. Нехорошо. Ты чужой здесь. Не твоя земля, не твои люди. Язык не знаешь. Я помогла тебе искать, ты мне сделал плохое. Я здесь все берегу.

Илюшин сложил вещи в рюкзак. Он всегда быстро принимал решения, но сейчас его охватили сомнения.

Возможно, следовало сообщить полиции о захоронении в лесу. Илюшин размышлял, поможет ли это в поисках Гавриловой. Получалось, что нет. Тела пролежали в песке довольно долго – не неделю и не две. Они не имели касательства к его расследованию. На все остальное Макару было наплевать. Допустим, думал он, младенцы были умерщвлены; допустим, к этому причастна девушка с острыми птичьими чертами смуглого лица, – что ему до того? Как справедливо заметила Катерина, это не его земля.

Он и на своей не отличался законопослушностью.

Пятью часами ранее, когда Илюшин сопоставил надпись на валуне, цветы и внезапную разговорчивость девушки, ему пришло в голову, что на поляне зарыта Ольга Гаврилова. Почти сразу он отказался от этой версии. Не столько потому, что убийцы не стали бы устраивать для жертвы персональное кладбище, – но камень слишком глубоко был утоплен в земле, да и цветы не успели бы вырасти за полторы недели.

– Катерина?

Она вопросительно взглянула на него.

– Что написано на камне?

Девушка пожала плечами.

– Нашла на берегу. Обмотала веревками, притащила. Больше ничего не делала.

Илюшин сдержал смешок. Вместо зашифрованной надгробной надписи – греческие Киса и Ося, оставившие свой легкомысленный след.

Он извлек из рюкзака планшет, отряхнул от песка.

– Ты видела когда-нибудь этого человека?