Нет кузнечика в траве - Елена Михалкова (2018)

Марина пытается прижать к себе девочку, но та вырывается – это удается ей неожиданно легко – и отходит в сторону.

– Знаешь, есть такая теория – о кармическом воздаянии. – Голос Марины звучит жалобно. – Она о том, что в нынешней жизни мы расплачиваемся за грехи в предыдущих… Если принять это за правду, то становится… не то чтобы легче, но многие вещи получают объяснение. Ведь хуже всего для страдающего человека не сама боль, а отсутствие смысла в его горестях… Я утешаю себя этим, когда…

– Да заткнись ты!

Ненависть в голосе девочки заставляет Марину умолкнуть.

– Ты такая же, – цедит Оля. – Я думала, ты мне друг!

– Я тебе друг!

– Ты… ты… – девочка отчаянно ищет слово, выражающее всю степень ее сокрушительного разочарования. – Ты шалава! Сидишь тут в грязи! И заливаешь мне про карму!

– Оля…

– Думаешь, ты лучше тех, кто здесь живет? Чем же? Тем, что живешь в свинарнике? Я тебе доверяла! Надеялась, ты нам поможешь! Я ничего не могу одна, даже защитить ее не могу! Ты же взрослая! – вырывается у девочки. – Почему ты меня бросаешь?!

– Ну что, что ты хочешь от меня? – выкрикивает Марина. Лицо ее некрасиво кривится.

– Ничего я от тебя уже не хочу! – кричит Оля. – Поцелуй своего прекрасного мужа, вот что!

Она выбегает из дома и хлопает дверью с такой силой, что содрогаются оконные стекла. В раковине старая треснувшая чашка распадается на две половины, и поблескивает под каплями воды нежный бессмысленный перламутр.

2Бабушка Лена с приходом тепла не выползает греться наружу, как все старики, а забивается вглубь своей комнаты, в дальний угол, где лежит густая тень, которую никогда не растворяют солнечные лучи. Бабушка Лена каждый день гуляет по три часа, затем погружает свое массивное тело в кресло, как в ячейку для хранения, и замирает в каменной неподвижности.

Она сидит долго-долго. Глаза ее приоткрыты, взгляд устремлен в стену. Оля часто посматривает туда, надеясь заметить хотя бы игру света. Но стена безжизненна, как взгляд старухи.

– Худо тебе живется…

Оля оборачивается. Она только что принесла Елене Васильевне обед и расставляет на столе тарелки. Голос старухи начисто лишен сочувствия.

Жизнь у Оли и в самом деле не очень веселая, но согласиться со старухой – значит подарить ей право на ухмылку, таящуюся в уголке безгубого змеиного рта.

– По-разному мне живется, – неприязненно отзывается девочка. – Сегодня плохо, завтра хорошо. Как всем.

– Нет, не так. Тебе вчера плохо, сегодня хуже, а завтра совсем погано. Знаешь почему?

Оля молчит.

– Закон такой, – объясняет старуха. – Если покатился с горки, дальше будет все быстрее и быстрее. Это до счастья надо карабкаться, семь потов сойдет, двадцать пар башмаков сносишь, пока доберешься. А с бедой – оно легко: сел на задницу – и фьюить!

Взмах морщинистой руки очерчивает линию, по которой летит вниз Оля.

– Вот увидишь. – Старуха придвигает свой стул к столу и начинает хлебать бульон, сваренный Олиной мамой. – Помяни мое слово, дальше будет только хуже. Хоть готовься, хоть нет.

Обычно Оля молчит, что бы ни твердила Елена Васильевна. Брякнешь лишнего – бабушка пожалуется отцу. Но жестокое предсказание так поразило ее, что возле двери она все-таки оборачивается:

– Баба Лена, зачем вы мне это говорите?

Тяжелые челюсти медленно двигаются, пережевывая курятину.

– Может, сама петельку совьешь, – невозмутимо отзывается Елена Васильевна. – Головенку в нее сунешь и прыг с табуретки. А? Всем проще будет!

Девочка не сразу понимает смысл сказанного. С табуретки? Прыг?

И вдруг видит эту картину бабушкиными глазами. Елена Васильевна швырнула ей в лоб, словно мяч, мысленный образ: крюк, веревка, а на ней качается тощее Олино тельце.

Ухмыляясь, старуха зачерпывает ложкой горячий бульон и причмокивает от удовольствия.

Девочка пятится и молча выходит из комнаты.