Из своего неудобного положения она попыталась осторожно оглядеться. Ее пронесли по длинному коридору с желтыми стенами, где через каждые пять шагов стояли мышеловки – одну из них она уже видела, – а затем опустили на пол в большой комнате, обставленной так, словно здесь жили пенсионеры с устоявшимися привычками и нежеланием менять уже знакомые, хоть и неудобные вещи, на современные. Громоздкий шкаф во всю стену, разложенный диван, стол возле окна, на котором горкой свалена посуда… Но все эти мелочи Алька отмечала незаметно для себя, пораженная главным: все окна и стены оказались завешены черными портьерами, на которых были вышиты крысы. Золотые и серебряные, в коронах, с разинутыми пастями и оскаленными зубами, выдающимися далеко вперед, словно клыки у саблезубых тигров, они смотрели на нее отовсюду. Если у Альки и были какие-то сомнения в душевном здоровье этого человека, то теперь они отпали окончательно.

– Головой не дергай, – недовольно сказал псих. – Уже пришли.

Он опустил ее на пол и открыл крышку люка в полу, в котором виднелись ступеньки. На Альку дохнуло холодом и запахом подземелья. Затем ее грубо подняли за волосы и потащили по ступенькам вниз, в пугающую темноту подвала.

Спустившись, парень бросил ее на дощатый пол, из-под которого тянуло земляной сыростью, и, прежде чем она успела вскочить, сел сверху и снова ловко связал ей руки. Отошел, пригнувшись, в темноту, щелкнул чем-то, и над Алькиной головой зажглась тусклая лампочка, свисавшая на длинном проводе. Лампочка раскачивалась, и узкий круг света раскачивался вместе с ней, перебегая по щелям между плохо оструганными досками, из которых пахло влажной землей.

– Теперь это твой домик. – Псих вернулся, сел рядом с ней, зачем-то потрогал край Алькиной рубашки. – Будешь здесь жить. Не пачкай его сильно, ясно?

Он переместился ниже, провел ладонью по ее ногам, и Алька едва удержалась, чтобы не лягнуть его. Остановило ее лишь практическое соображение: даже если удар отбросит его, она не сможет убежать – руки у нее на этот раз связаны слишком крепко. А позволить себе роскошь отвести душу на этой твари, но вывести его из себя, она не может. Пока он не убил ее и даже не наказал за то, что она его ранила, но в любую секунду способен это сделать.

Поэтому она не дернулась и лишь поджала под себя колени.

– Хорошая девочка, славная девочка, – повторил убийца и ласково улыбнулся. – Отдохни, набирайся сил.

Когда крышка люка за ним закрылась, Алька позволила себе тихонько рассмеяться, оставшись в темноте. Отдохни, значит… Наберись сил! Действительно, наберись сил, Алечка, поспи в рваной рубашке на голых досках. Ее начала бить дрожь. Подвал был такой мерзлый, словно она оказалась в холодильнике. «Нет, не в холодильнике, – подумала Алька, – в могиле. Просто некоторых кладут в гроб, а меня не положили».

Она представила, как ее остывшее тело убийца ночью засыплет землей, и ужаснулась. «Мне нельзя об этом думать!» Она ощущала, что страх высасывает из нее силы, отупляет ее, не давая думать ни о чем, кроме собственной близкой смерти. Страх был таким непривычным для нее чувством, что она не знала, что с ним делать и как бороться, лишь осознавала, что бороться необходимо, если только она хочет выбраться отсюда. «Ты ведь хочешь? – спросила себя Алька, и сама же ответила: – Разумеется. И выберусь».

Ее подбадривало то, что один раз ей почти удалось сбежать. И препятствием к этому оказалась лишь собственная проклятая слабость. «Значит, мне нужно стать сильнее. Тогда я смогу перехитрить его».

Стать сильнее… Лежа на холодном деревянном настиле в тонкой рубашке, Алька строила планы о том, как она оглушит психа и сбежит, оставив его умирать в запертом подвале под его же собственным домом. Но ее замерзшее, усталое, голодное тело быстро подсказало, что именно Алька не принимает в расчет.