Альке удалось поспать, хотя она сама не верила в то, что заснет. Но сон – неглубокий, прерывистый, мутный, как клочья тумана, все же пришел к ней и дал отдохнуть. Подсознание пыталось вернуть ее в пережитый кошмар, но с удивительным для самой себя присутствием духа Алька решила, что кошмаров с нее хватит и наяву, а во сне она не позволит им появляться. Они и не появились. Ни мертвая Вика с перерезанным горлом, ни тот человек, что держал ее, связанную, в жуткой ковровой комнате, – никто из них не тревожил Альку во время ее рваного сна. А просыпалась она часто оттого, что затекали руки, ноги, да и поза ее – уткнувшись носом в пыльный ковер – была, как с горькой иронией подумала Алька, не самой удобной для хорошего отдыха, после которого улучшается цвет лица и исчезают круги под глазами.

Пробуждение ее было страшным: она открыла глаза и увидела перед собой лицо убийцы. Он лежал рядом с ней на ковре и изучал ее с каким-то странным выражением – с умилением, подумалось ей позже. В комнате горел свет – получается, он зашел, включил лампу, затем лег рядом, а она ничего не услышала, хотя ей казалось, что сон ее будет очень чутким.

– Проснулась… – Он упруго вскочил, отодвинул в сторону стул, ножки которого прижимали ей волосы к ковру. – Ну пойдем, девочка… Пойдем, маленькая…

«Он что, хочет, чтобы я поднялась?» – ужаснулась Алька.

Его сюсюканье над ней было еще более пугающим, чем его злость. Правда, поправила она себя, злобным или выведенным из себя она его пока не видела. Алька хорошо запомнила выражение его лица после того, как он убил Вику, и готова была поклясться, что он не злился. Скорее оно было просто сосредоточенным.

Но сейчас этот псих был чем-то явно доволен. Он стоял над ней, потирая руки, и Алька напряглась: от него можно было ожидать чего угодно, от удара ногой в живот до обливания ее серной кислотой. Однако парень не ударил ее. Вместо этого, наклонившись, приподнял ее, словно куклу, и понес, взвалив себе на плечо.

От неудобной позы руки у Альки выгнулись так, что она закричала, и ее тут же сбросили на пол, придержав, чтобы она не слишком сильно ударилась.

– Чего орешь? – недовольно спросил псих.

– Руки… Больно!

– А-а…

Он вышел из комнаты и тут же вернулся с ножом в руках. Алька мысленно отметила, что нож хранился где-то рядом – это могло ей пригодиться. Разрезав связывающую ее веревку, снова закинул ее на плечо и пошел, раскачиваясь, не выказывая и признаков того, что она не так давно ранила его. Похоже было, что этот псих совсем не опасается ее, подумала Алька, но, попробовав пошевелить пальцами, поняла, почему. Руки затекли так, что любое движение давалось ей с трудом, пальцы распухли, а след от веревки на запястьях теперь, когда путы сняли, ощутимо болел.

Первой ее мыслью был страх за руки, но ее сменила вторая, куда более пугающая. «Он не завязал мне глаза!» Она не раз читала, что похитители, не собирающиеся убивать своих жертв, всегда завязывают им глаза, чтобы те, освободившись, не смогли опознать их или то место, где находились. Завязывать ей глаза для того, чтобы она не опознала его, было уже поздно, но Алька была уверена, что никакой убийца не пожелает знакомить жертву со своим логовом. А если пожелает, значит, уверен, что она отсюда никогда не выберется.