Дудочка крысолова - Елена Михалкова (2010)

Пьяные рожи, полуголые и совсем голые девки, кокаиновый «снежок» на ноздрях и рассыпавшиеся «дорожки» на столах, бутылки, крики, надрывающиеся в дорогих динамиках «Любэ» и Розенбаум… «Расслабуха, детка, – говорил об этом Виктор. – Большим дядям нужно отдохнуть, они много работали». Истинная правда. Действительно, большие дяди много работали, в отличие от нее, ленивой бездельницы, наслаждающейся каждой минутой своего безделья, и они в самом деле заслужили отдых. Но Алька все равно старалась находиться от них подальше – расслабуха вечно оборачивалась не самыми приятными сторонами человеческой натуры.

Микаэллу она заметила потому, что та заметила ее. Именно так Алька определила это для себя. Сначала дама просто наблюдала за ней, но постепенно во взгляде ее появилась жадность. Раз за разом Альку возвращали в «общество», и постоянно она ловила на себе пристальный взгляд, становящийся все более требовательным, словно шлюха примеряла на себя ее жизнь и убеждалась, что ей она пошла бы куда больше, чем этой молодой бестолковой курице, не ценящей своего счастья. Алька понимала: даме с белыми волосами остается совсем немного времени, а затем ее выкинут, заменив на юную красавицу, которой не нужно прилагать таких колоссальных усилий, чтобы «выглядеть». И казалось, что, останься они одни, эта женщина сдерет с нее платье, все украшения, стащит босоножки и наденет все это на себя, а затем отберет Виктора, и даже ту неуютную комнату, которая не была Алькиной, тоже отберет. Алька не впервые сталкивалась с завистью, но с такой – откровенной и неприкрытой – ей не приходилось раньше иметь дело.

– Слушай, это кто? – негромко спросила она у знакомой. – Вроде тетка в возрасте… Зачем ее сюда притащили?

– Она фору многим нашим девкам даст, – убежденно ответила та. – Стриптизерша!

– В каком смысле?

– В прямом. Шесть лет на шесте танцевала. Высший класс показать может!

Та, которая могла показать высший класс, бросила на них косой взгляд. Алька почувствовала облегчение, когда сбежала из-под обстрела этих жадных, требовательных глаз, кричащих «Отдай! Мое! Я тоже хочу!» Ей удалось улизнуть от всех желающих выразить ей заплетающимся языком свое почтение, и по некоторым приметам она догадалась, что Виктор тоже улизнул – с очередной голубоглазой крошкой. Он считал, что должен скрывать от Альки свои развлечения, и ее умиляла такая забота – в том числе и поэтому она все еще оставалась с ним. Он действительно заботился о ней в силу своего понимания этого слова.

Она закрылась в своей дальней комнатушке и с облегчением уснула, а когда проснулась, вокруг была уже глубокая ночь. О том, что ночь глубокая, Алька догадалась по царившей вокруг тишине: замолчали и Любэ, и Розенбаум, и только внизу, возле кострища, оставшегося после шашлыков, неверный голос выводил песню о казаке и Доне.

Она осторожно выползла из своего убежища и убедилась в том, что на сегодня пьянка и впрямь закончена. Спать ей не хотелось, и Алька решила позвонить подруге – из тех отличных подруг, которые никогда не спят по ночам. Но телефона не было. Пришлось напрячь память и вспомнить, где же она могла его оставить. Место было только одно – комната, которую Виктор называл «бордельная». Алька вздохнула и пошла вниз, на первый этаж, надеясь, что Виктор со своей временной пассией уже закончили развлекаться.

Комната, в которую она осторожно заглянула, была пуста. Хозяин дома обставил ее сам, и название соответствовало обстановке: почти все помещение было занято огромной, слоновьих размеров кроватью под балдахином ярко-красного цвета. Балдахин был расписан рисунками неприличного содержания. Маленькое алое кресло в углу раскрывалось бесстыжим цветком, вывернувшим нутро, а вишневые светильники в форме надутых губ перекликались с такого же цвета тяжелыми портьерами.