Дудочка крысолова - Елена Михалкова (2010)

– Я к ней заходил, да… Нет, не заплывал – шел через дверь. А плавали мы с Вано наперегонки, вверх-вниз, вверх-вниз! Он у нас горячий южный человек, проигрывать не любит, так что три раза сплавали, пока он не убедился, что точно проиграл.

Аслан удовлетворенно улыбался, щурил черные глаза.

– Что? Ну зачем глупости спрашиваешь! Конечно, жалко. Мика красивая была, интересная… Как пришел, так и заходил к ней, но ненадолго. Нет, время тебе не скажу, я здесь за стрелками не смотрю.

Вано Даташвили, «горячий южный человек», глядел не на Бабкина, а на узкую прорезь окна за его спиной, слова бросал нехотя по одному, словно они стоили ему денег, и время от времени вздрагивал широкими ноздрями. Невысокий, с красивой седеющей головой, Вано весь разговор просидел неподвижно, положив смуглые руки на подлокотники кресла.

Да, он был у Микаэллы. Да, один раз. Нет, недолго. Сколько это длилось, он не знает.

– Я что тебе, будильник, чтобы время засекать? Про время я все сказал твоим мальчикам, второй раз повторять не буду, у них спроси.

Властное значительное лицо, высокомерие грузинского князя, тяжелые набрякшие веки под черными глазами. «Артист, елы-палы!» – решил Бабкин, но если Даташвили и играл, поймать его на притворстве он не мог – ресторатор был естественен и органичен. Он в нескольких словах обрисовал их соревнование с Коцбой, но сразу замолчал, стоило Бабкину завести речь о других клиентах.

– Видел их. Что делали, у них спроси.

И больше ничего выжать из Вано Даташвили не удалось.

Чиновник по фамилии Сушков, оказавшийся точно таким же, как на фотографии – маленьким, круглоголовым и плешивым, – трясся, вскрикивал и то и дело начинал истерически скандалить, требуя немедленно соединить его с начальством Бабкина, но на предложение самому позвонить и поговорить с Игорем Васильевичем почему-то отвечал резким отказом. За пятнадцать минут Сергей Иванович до того вывел сыщика из себя, что в конце концов Бабкин повысил голос, о чем тут же пожалел.

– А вы на меня не кричите! – окрысился на него Сушков. – Вам тут не семнадцатый год, между прочим! Интеллигенцию всю задавили, теперь за нас принялись, да?!

– За вас – это за кого? – устало поинтересовался Сергей.

– За нас! За тех людей, которые правду готовы говорить, невзирая на лица! А такие, как вы, нас стреляете, душите, увольняете, гоните прочь отовсюду, чтобы мы вам глаза не мозолили… Развелось вас столько, что и подумать страшно!

– Вы забыли добавить – «сатрапы».

– Что?

– Говорю, забыли добавить о сатрапах и душителях свобод. Чтоб уж для полноты картины.

Сушков замолчал, пожевал губами, прищурился – и вид у него вдруг стал совершенно благостный. Маленькие ручки, сложенные на коленях, бровки, скорбно сведенные вместе – о Сушкове хотелось говорить в уменьшительно-ласкательной форме и извиняться за беспочвенные подозрения. Но Бабкин справился с этим порывом.

– Когда вы приходили к Микаэлле? – спросил он. – Сколько примерно времени, по вашим ощущениям, прошло с тех пор, как вы появились в клубе?

– А не знаю я, сколько времени! Может, час, а может, и два. Спросите у той девки, которую я в лабиринте встретил!

– Какой девки?

– Ливи. Мы с Микаэллой… – Он сделал паузу и продолжил: – Я у Мики посидел, кальян покурил, а затем ушел. Поднимаюсь наверх по лестнице, а навстречу Ливи бежит, блондиночка. Ничего такая, аппетитненькая.

– И что?

– А ничего, – равнодушным голосом ответил Сушков. – Ущипнул ее за ляжку и дальше пошел. И больше никого не видел. Только визг услышал, понял, что случилось что-то. А так я ни при чем, это вам и самому должно быть ясно.

Бабкину не было ясно, и он вцепился в Сергея Ивановича бульдожьей хваткой, заставляя того вспоминать, какое выражение лица было у встретившей его Рокуновой, что она сказала, как посмотрела… Когда он в четвертый раз зашел с другой стороны, чиновник внезапно просветлел лицом: