Детство - Василий Панфилов (2019)

— Вроде как штукатурка и всякий сор, как ето на чердаках завсегда бывает, — Он наклонился и посыпал с земли доски всякой дрянью.

— Балки всякие, — На доску по краям становятся кирпичи, а поверх них кладётся балка, — железо кровельное.

— Поджиг, — Пономарёнок достал мешочек и развязал ево, показывая марганец. Потом достал глиняную стопочку и пузырёк с глицерином. Налил, запечатал вощёной бумажкой, опустил всё в мешочек к марганцу, затянул потуже…

— Придержи!

Придерживаю по краю железо, а Мишка ка-ак влупил по нему! Я ажно глаза зажмурил — подумалось почему-то, што вспышка прям вот сейчас полыхнёт. Ничево, обошлось.

— Гляди!

Пономарёнок прилёг, и я повторил вслед за ним. Несколько томительных секунд, и вот наконец вспышка! Кровельное железо проедено почти тотчас, на балку потребовалось побольше десятка секунд, а на вроде как потолочную доску упал уже обычный почти огонь, евший её чуть не полминуты.

— Понял? — Спросил меня Мишка, и тут же продолжил, не дожидаясь ответа, — Не от твоих поджигов она умерла! Крыша, балки, потолок! Што там сверху упадёт? Так, уголёк! Ожог может быть, но не гибель!

— И главное, — Пономарёнок сел на корточки и поднял палец, — я специально узнавал! Прислуга в таких особняках почти всегда на первых етажах живёт. Дом же с крыши горел, сверху! Выскочить успела бы, вот ей-ей! Другое тут што-то?

— Што, — Тупо переспросил я, тоже вставая и отряхиваясь от пыли и сора, прокручивая в голове Мишкины слова.

— Откель я знаю? — Пожал тот плечами, — Может просто серце с испугу, такое бывает. А может и тово — страсти всякие, как в рассказах о сыщике Путилине. Внебрачная дочь, споры из-за наследства, роковая страсть и такое всё прочее.

— Так из-за меня напугалась, если серце! — Закручинился я, лохматя волосы.

— После — не значит вследствие! — Козырнул дружок умными словами, — Да и вообще! Штобы никого невзначай не обидеть, ето покойником надо быть! Ты по улице пролетел в спешке, а кака-то барыня напугалась и померла от удара. Так што теперь, ты виноват? Нет! Просто серце у неё слабое, а вот почему, ето уже другой вопрос!

— И всё равно… жалко!

— Мне тоже, — Кивнул Мишка, — Молодая девка, жить и жить! Хочешь вину нечаянную искупить, так помоги её родным! Тпру, оглашенный! Куда вскочил! В газетах писали, откуда она, так я всё собрал!

— После Пасхи небось купцы разговеются, — Дружок неловко встал и потянул меня с пустыря, — тут-то и сможешь заработать! Хочешь если, так хоть все деньги ети и отошлёшь. Тока смотри! Никаких следов штоб!

— Да, — Задумчиво сказал я несколько минут спустя, когда мы ушли уже с пустыря, — и правда, нужно снова тренироваться. На кулачки и танцы меня сейчас не хватит, а на одни только коленца и ничево так, потяну. Потихонечку если начать.

— Вот! — Обрадовался за меня Мишка, прихрамывающий рядом на тротуаре, — на человека хоть стал похож, а то чисто чучело! Как в лобмарде у Леберзона, помнишь? Пыльные такие поделки стоят, корявые, молью поеденные. Ночью такие если увидишь, так и до нужника дойти не успеешь.

— Человека, — Вздохнул я, — а в храме Божьем не чувствую ничево. Только што поют красиво, да выщитываю, сколько денег на ето всё ушло. И по всему выходит, што тьма!

— И я не чувствую, — Легко сказал дружок, — как и мастер мой, Федул Иваныч. Много нас таких!

— Потаённые старообрядцы? — Удивился я.

— Зачем же потаённые? Так… — Мишка пожал плечами и замолк ненадолго, пропуская служанку с корзинкою, — негласно. При Александре, который первый, нас задумали были наново переписать, да мы и не противу были. Чиновники в рясах воспротивились — да так, што против царя пошли! Записали тогда только потомков прежних записных, да и то не всех и не везде[81]. Где тока глав семейств записали, а где и вовсе хер на перепись положили.

— А што так?