Детство - Василий Панфилов (2019)

— Тьфу! — Сплюнул тот, — Дурачок!

Во дворе задумчиво курил сторож с берданкой, поглядывая на небо.

— Кто таков? Новенький?

— Агась!

— За чем послали? Кто?

— За тюком! — Рапортую радостно, приставив пятки вместе, вроде как в солдатика играюся, — дяденька, што со шпульками!

— Какими-такими шпульками?

Описываю его, как могу, и сторож усмехается, выпуская клубы вонючего махорошного дыма.

— Со шпульками, надо же!

— Тюки здесь бери, — Ткнул он в кучу у стены. Пока примеривался, решился задать вопрос:

— Мальчишек здеся много, они потом все в рабочие переходят?

Пожатие плечами и клуб дыма в ночное небо, сторож не обращает уже на меня внимания. А потом еле слышно и вроде как и не совсем вслух:

— В рабочие? Так… — Затяжка, — истаивают. Снег вешний.

У меня ажно волосья дыбом, но смолчал, только тюк подхватил, да и постарался отойти.

Всё! Прогудел гудок и станки остановилися. Чистить их, значица, пора. Тогда только ремень тот от крови отчистили. Час возилися с уборкой на фабрике, никак не меньше. Очень уж пыльно здеся, а механизьмы тово, пыли не любят.

После етого сели есть, а лица такие истощённые, што хуже и не бывает. Молча ели, настолько все устали.

Спать ложилися — кто на тюки, кто на тряпьё. Ничево так, мягко! Не моляся легли — так только, лбы перекрестили, да пошептали всяко-разное про себя. Я ко двору поближе лёг, вроде как к воздуху свежему. Оно хоть и зябче стало, когда машины выключили, но ничево.

Лёг, и щиплю себя по всякому, штоб не заснуть. Чуйствую, глаза закрываются… губу как укусил! Сразу проснулся!

Глянул вокруг сторожко — спят все, только сторож по двору бродит. Соскользнул с тюков змеёй, и ну к выходу! Медленно, штоб не нашуметь и не попасться никому. К шкворню железному, што для ремонта, и цап ево!

Смелее почуйствовал себя. Ну, думаю, живым не дамся! Лучше сразу на Небо, чем помучаться, да и истаять от чахотки.

По тенёчку так… Сторож, он под лампой ходит, што у ворот. Поглядывает не за работниками больше, а штоб не залезли всякие, да добро не вытащили. Мимо нево не пройдёшь!

Выждал я, пока он снова закурить решил, кресалом чиркая, и ну бежать! В несколько прыжков добежал, и шарах! По голове! В сторонку его, от света чуть подальше, штоб не сразу увидали.

Тяжеленный какой! И мёртвый. Насмотрелся уже в больничке-то. А всё равно! Не греха боюся, а полиции, я теперь отчаянный! Не тварь дрожащая, а право имею! Потому как пособник рабовладельцев[68] и не человек даже, а хуже собаки бешеной.

Потом ящики да тюки составил один на другой, да и на стену! Спрыгнул, постоял чутка — нет ли собак, нет ли погони? И ходу!

Двадцать восьмая глава

Не знаю, каким уж чудом добрался до Хитровки по ночной Москве. В темноте, под светом звёзд и луны, то и дело заволакивающимися облаками, шёл я, ведомый неким инстиктом, как говорили студенты. Сколько раз спотыкался и падал, не сощитать! Коленки и ладошки сбил все так, што прям ой. Кровят и саднят.

Не раз и не два приходилось обходить купецкие улочки, с бродящими по ним сторожами, а иногда и тикать незнамо куда, только бы подале. Один раз спустили собаку здоровущую, которой я проломил череп так и не выброшенным железным шкворнем. Чудом отбился, не иначе! Псина куда как больше меня весила, а я такой — раз! И в сторону, а потом по башке. Чисто етот, тореадор.

Раз ишшо думал, што придётся отбиваться от стаи бродячих собак, но ничево, обошлося. Порычали друг на дружку, гавкнули на меня, да и пропустили через свои земли.

Думал иногда, што может остановиться? Забиться куда в сарайчик, да и переждать тёмнышко. Фабрика ета клятущая все соки высосала, да и мозгосотрясение, оно тово, здоровья не прибавило. Хоть и отошёл мал-мала, да ослаб здорово — после болести-то, да на харчах казённых, скупых чуть не до голода. Дошёл чисто на силе воли, потому как понимание имею.