Природа зверя - Луиза Пенни (2017)

– И вы не заметили громадной пусковой установки, которую использовали в качестве холста? – спросил Бовуар. – Глаза застило? Слушайте, я знаю, вы считаете, что сможете выкарабкаться, но не получится. Перестаньте тратить наше время, прекратите ухудшать ситуацию для всех. – Бовуар кинул взгляд на Ивлин, которая недоуменно смотрела на мужа. – Начните с самого начала. Расскажите нам о пушке и гравировке.

Растрепанная голова несколько раз упала и поднялась, возможно в знак отчаяния.

– Это случилось давно, – заговорил наконец Лепаж. – Ко мне в пансион пришли два человека и спросили, хочу ли я получить заказ. Я думал, они говорят о песне, и согласился. Но потом они сказали, что им нужен рисунок, сказали, сколько предполагают заплатить. Они дали мне несколько специальных бумаг. Один из них сказал, что вернется через несколько недель. Он вернулся, и мой рисунок вроде бы ему понравился. На полученные деньги я купил ферму и больше его никогда не видел.

– Вы сделали рисунок на бумаге? – спросила Лакост. – Не прямо на пушке?

– О пушке я ничего не знал, – ответил Лепаж. – Никакие деньги не заставили бы меня согласиться на такую работу.

– А как звали тех людей? – спросила Лакост.

– Так ведь тридцать лет уже прошло, – ответил Лепаж. – Не помню я.

Лакост посмотрела на Гамаша. Фотография лежала изображением вниз на столе перед ним. Он подтолкнул ее Лакост, а она передала Алу Лепажу.

– Никого не узнаете?

Лепаж вгляделся в снимок, хотя у Гамаша возникло впечатление, что он лишь выгадывает время, придумывая, что ответить. Сколько признать.

– Вот один. – Он показал на Джеральда Булла. – А вот другой. Он приходил заплатить и забрать работу.

Он ткнул пальцем в Джона Флеминга.

Гамаш слушал не только его слова, но и интонацию. Лепаж как будто скользил по поверхности чувств, говорил о фактической стороне дела, вовсе не затрагивая эмоций. И все же его рисунок, изображающий Вавилонскую блудницу, кричал о боли и отчаянии. Там были не просто линии на бумаге или лафете. Каждая из них происходила из одного страшного места, и Арман знал из какого.

– Вы не спрашивали, зачем кому-то могла понадобиться Вавилонская блудница? – спросила Лакост.

Ал Лепаж погрузился в молчание, но они слышали его дыхание, дыхание загнанного человека.

– Если бы вы его увидели, то не стали бы задавать вопросы.

– Что это значит? – спросил Бовуар.

– Он казался человеком, которого привлекали такие изображения.

– Как и вас, – заметил Бовуар.

Он развернул свой ноутбук экраном к Лепажу, потом нажал клавишу, и пошли кадры кинохроники с пасущимися на поле овцами на переднем плане.

Бовуар, Лакост и Гамаш не видели картинку, но видели эффект, который она производит. Ивлин Лепаж прижала руку ко рту. Ал Лепаж закрыл на мгновение глаза, потом заставил себя открыть их. Из его горла вырвались звуки, такие тихие, что их мог бы издавать ребенок.

Жан Ги приглушил звук, и Лепажи видели только изображение, эффект которого усиливался тишиной.

Созданные рукой Лепажа ягнята в рамочках стояли задниками к полицейским, и Гамаш читал надписи на каждом. Лоран, два года, Лоран, три года и так далее. Но его внимание привлек первый снимок.

«Мой сын», – гласила надпись. Только это. И сердечко. Мой сын.

Сын мой. Сонгми[64].

Неужели этот человек снова пошел на убийство? На сей раз собственного сына. И Антуанетты Леметр. Чтобы сохранить свою тайну. И дьявольское преступление.

– Ал, – сказала Иви, когда документальные кадры закончились, – почему они показывают нам это?

– Она не знает? – спросил Бовуар.

Ал отрицательно покачал головой, посмотрел на жену. Взял ее руку, взглянул на ладонь. Такую знакомую. Такую неожиданную. Найти ее на закате жизни и полюбить. И жениться.

– Я не уклонист от призыва, Иви, – тихо сказал он. – И зовут меня не Ал Лепаж. Мое имя Фредерик Лоусон. Я служил рядовым в армии. И дезертировал.