Глава тридцать пятая

После обеда в полном молчании Арман ушел к себе в кабинет и закрыл дверь.

Жан Ги и Рейн-Мари сидели в гостиной перед камином, в котором плясал и потрескивал огонек, давая слабое тепло.

Они обменялись любезностями, но Рейн-Мари достаточно долго вращалась в кругу следователей, работавших в отделе мужа, и знала: есть время говорить, а есть время хранить молчание.

Они услышали голос Гамаша из кабинета.

– Он разговаривает по телефону, – сказал Жан Ги, кладя газету.

– Надеюсь, – сказала Рейн-Мари и увидела улыбку на лице Бовуара. – Все в порядке? У вас обоих был довольно бледный вид, когда вы пришли.

– Иногда видишь и слышишь такие вещи, о которых лучше бы не знать, – ответил он. – А забыть о них невозможно.

Она кивнула. Вернувшись из оперативного штаба, Жан Ги в первую очередь позвонил Анни, а Арман обнял жену и пошел принять душ. Что-то случилось. Она знала, что Арман расскажет ей. Если не сегодня, то когда-нибудь позже. Или не расскажет. Может быть, его знание отправится в ту запертую, заколоченную комнату.

– Pardon, – сказал Жан Ги несколько минут спустя, когда голос в кабинете смолк.

Он постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.

– Шеф? – сказал он, закрывая за собой дверь.

Гамаш сидел в большом, удобном кресле у окна, на полу лежала папка, а на коленях у него – документы. В шкафу за его спиной находились не только книги, но и семейные фотографии, снятые в разные годы. Но одну он достал и теперь держал в руках.

Маленькая фотография в серебряной рамочке, его внучки Флоранс и Зорá.

Гамаш вглядывался в нее, одной рукой держа фотографию, а другой подпирая голову, сжимая подбородок. Пытаясь сдержать нахлынувшие на него горькие, горячие чувства. Но они выходили через глаза. И те становились красными, увлажненными.

И теперь он прикрыл их, а потом крепко зажмурил.

Жан Ги тяжело опустился в кресло напротив него и тоже обхватил руками лицо, скрывая собственную боль.

Они долго сидели так, без слов, без звуков, если не считать вырывающегося время от времени прерывистого дыхания.

Наконец Бовуар услышал знакомый звук – шорох салфетки, вытаскиваемой из коробки.

– Боже мой, – вздохнул Арман.

Жан Ги оторвал ладони от лица и инстинктивно промокнул его согнутой в локте рукой, после чего тоже вытащил салфетку.

Они вытерли лица, высморкались и наконец уставились друг на друга.

Арман улыбнулся первым:

– Ну, теперь стало получше. Мы иногда должны делать это.

– Вы для того и пришли сюда, patron? – спросил Жан Ги, вытаскивая еще одну салфетку и спрашивая себя, сколько слез видели эти книги, если остальной мир видел только спокойствие и решимость.

– Нет, – сказал Арман, чуть хохотнув. – Все случилось неожиданно. Я пришел сюда, так как знал, что мне давно уже нужно сделать одну вещь, но все откладывал. А после разговора с Рут откладывать больше нельзя.

– Что вы имеете в виду?

– Завтра утром я еду в ЗООП. Я должен поговорить с Джоном Флемингом.

Гамаш пытался сказать о своей поездке так, будто ехал на обычное деловое свидание, но у него это плохо получилось. Рука слегка задрожала, и ему пришлось сжать ее в кулак, смяв салфетку.

– Понятно, – сказал Бовуар.

Он и в самом деле понимал, потому что знал о Джоне Флеминге чуть больше других. Следил за процессом, коллеги делились слухами. И еще он знал (хотя официально ничего такого не сообщалось), что проходил и закрытый процесс. Процесс в процессе, и старший инспектор участвовал в нем, хотя Бовуар не знал, в каком качестве.

– Что вы читаете? – спросил он преувеличенно веселым голосом и кивнул на бумаги, лежащие на коленях Гамаша. – Про серийных убийц?

Но по мрачному выражению лица Гамаша понял, что перешел грань – и своим вопросом, и неудачной по времени попыткой улучшить настроение.