Природа зверя - Луиза Пенни (2017)

– Да, – ответил Гамаш. Он закрыл папку, положил на нее тяжелую руку и посмотрел на Жана Ги. – Почему ты ушел, когда Лепаж рассказывал о бойне в Сонгми?

– Мне такое оказалось не по силам, – признался Жан Ги. – Я боялся, что меня стошнит или я наброшусь на него. Боялся, что произойдет что-нибудь ужасное. Я не верил, что человек способен на такое. И потом, эта девочка…

У него сорвался голос, и он снова потер лицо.

Он всем сердцем хотел сказать Гамашу все. И почти сказал. Но потом остановился.

– Что на самом деле совершил Джон Флеминг, patron? Чего мы не знаем из того, что известно вам?

Гамаш накрыл папку рукой, но не глядел на нее.

Как только они вернулись в дом, Арман пошел в запертую комнату в дальнем углу подвала. За долгую карьеру следователя он сталкивался с такими вещами, к которым не мог привыкнуть, с вещами, не укладывающимися ни в какие рамки. С тайнами других людей, их стыдом, даже их преступлениями.

Он хранил их в папках в подвале под замком, где никто не имел к ним доступа, а он при необходимости мог в любой момент их достать. И сегодня они понадобились ему. В остальной части подвала горел яркий свет, но в этой комнате с потолка свисала одна-единственная лампа. Когда Гамаш включил свет, она немного покачивалась, на стекле запеклись мертвые насекомые и грязь. В свете лампы появились аккуратно расставленные коробки, словно кирпичи в стене. А в самом последнем ряду стояла коробка, которую он искал.

Он стряхнул с нее пыль и паутину и взял с собой в кабинет. После этого он долго принимал душ. Потом они обедали. И только после этого он вернулся в кабинет, к коробке, так невинно стоящей на полу.

Гамаш снял крышку; он не удивился бы, услышав оттуда крик. Но конечно, ничего такого он не услышал, только тишину и утешительный гул из соседней комнаты – там разговаривали Рейн-Мари и Жан Ги.

Он на мгновение закрыл глаза, заставляя себя успокоиться, открыл первую папку и стал читать. Чтобы вспомнить. И тут раздались крики. Не из папок, а в его голове, когда сцены и звуки процесса над Джоном Флемингом ожили, вырвались из того места, где он хранил их долгие годы.

Он снова видел образы и воображал звуки. Плач и мольбу.

Возможно, одна из жертв Флеминга безмолвно опустилась на колени, не моля его о пощаде, не крича от ужаса, не призывая на помощь отца, мать, Господа Бога? Возможно, она смотрела на него с сожалением?

– Я не могу сказать тебе ничего такого, чего бы ты уже не знал, Жан Ги. Джон Флеминг за семь лет убил семь человек. Выбирал по возрасту с разницей в десять лет. Начал с женщины за двадцать, за ней последовал мужчина за тридцать и так далее. Поймать его было очень трудно, поскольку убийства казались совершенно несвязанными и совершались с промежутком в один год.

Бовуар обратил внимание, что шеф не назвал ни одной жертвы моложе двадцати, хотя были и такие.

– Их тела нашли только после его ареста, – сказал Гамаш.

– Это не все, patron. Что еще? – прошептал Бовуар. – Скажите мне.

Он видел, что его тесть хочет поделиться.

– Это имеет отношение к тому, что Флеминг делал с ними, да?

– Семеро, – сказал Гамаш. – Он убил семерых. Но в то время я не понимал смысл этого. Никто не понимал. Теперь я знаю.

– Что? Что вы знаете?

– «На реках Вавилонских мы сидели и плакали». Вавилон, Жан Ги. Вавилонская блудница.

– Oui? – сказал Жан Ги.

Но он уже понял, что Гамаш сделал шаг назад, закрыл дверь. Каким-то образом Жан Ги упустил суть.

– Джон Флеминг совершал свои преступления в Нью-Брансуике, – сказал Гамаш деловым тоном. – И его привезли в Квебек. Считалось, что здесь суд над ним будет справедливее. После суда его отправили в ЗООП, где он с тех пор и находится.

Гамаш крепче сжал салфетку.

Бовуар встал и кивнул:

– Я бы хотел поехать с вами завтра.

– Спасибо, mon vieux, но будет лучше, если я поеду один.

– Конечно, – сказал Жан Ги.