Моего плеча касается рука. Я поднимаю взгляд и вижу маму. Она снимает перчатку и прикладывает палец к шее Стига.

– Пульс есть. Надо спешить.

Мы берем его за подмышки и общими усилиями кое-как тащим в сторону дома. По дороге он что-то бормочет, и от радости мое сердце чуть не выпрыгивает из груди.

– Все в порядке, Стиг, – шепчу я. – Мы нашли тебя. Обещаю, все будет хорошо.

Мама бросает на меня взгляд поверх его головы, говорящий, что она не вполне в этом уверена.

Зайдя в дом, мы укладываем его на диван.

– Одеяла, скорее!

Я бросаюсь в комнату Мормор и стаскиваю с кровати одеяло, затем бегу в комнату для гостей и хватаю там еще два. Вернувшись в гостиную, я бросаю их все на диван и помогаю маме снять со Стига пальто и ботинки.

Она укутывает его в одеяла, потом замечает беспокойство на моем лице.

– Ему надо согреться. На это нужно какое-то время. – Она качает головой и вздыхает:

– Эта тварь у дерева… Я видела это существо в своих видениях, но никогда не верила…

– В видениях?

– В галлюцинациях… Я писала эти образы на холстах, чтобы выкинуть их из головы.

Мама трогает лоб Стига, потом начинает растирать одну его руку, а я – другую.

– После начала приема лекарств я надеялась, что видения прекратятся, но они не прекратились. А потом с тобой произошел несчастный случай. Если бы я только… – Она глубоко вздыхает:

– Врачи говорили, что я не могла предвидеть того, что случилось, что это ложное воспоминание, которое я сама создала в своей голове уже после того, как это произошло, но меня и до этого преследовали образы. И в каждом из моих видений было это дерево. Я знала, что не должна подпускать тебя к нему.

Она трет свои виски, потом смотрит на Стига. Теперь его кожа уже скорее белая, чем синяя, а дыхание хотя и осталось поверхностным, но стало ровным. Если бы он только открыл глаза…

– Как раз перед твоим отъездом меня начало преследовать новое видение. Я все писала и писала эту… эту тварь, что была у дерева.

Мормор знала, что в нашем роду было много провидиц. Может быть, мама писала драге по той же причине, по которой другие женщины нашего рода рисовали углем те наброски, которые я нашла в сундуке, – чтобы предупредить нас о том, что грядет.

– Ты поэтому настояла, чтобы я покинула дом? – Она кивает, чувствуя у себя в горле ком. – Мы попытались это сделать, мама! Мы отправились к Олафу и Ише, но обнаружили их тела в снегу. Они были до смерти изодраны когтями.

Лицо мамы мертвенно бледно. Она неуверенно смотрит на меня, потом судорожно сглатывает:

– Я поеду в полицию позже. А сначала мне хотелось бы узнать, что здесь происходило. И я хочу, чтобы ты рассказала мне все.

Веки Стига начинают подрагивать, и он открывает глаза. Я обнимаю его за шею.

– Ты пришел в себя! – Я отстраняюсь и смотрю на него, но с ним явно что-то не так. Зрачки расширены, взгляд отсутствующий, как будто его самого в его теле как бы и нет.

– Мама, что с ним?

– Подожди несколько минут, Марта. – Мама старается меня успокоить, но я вижу, что она встревожена.

Стиг поворачивает голову набок и стонет. Возможно, Хель оставила ему жизнь, но теперь он стал просто пустой оболочкой или даже хуже – существом, похожим на драге. Он облизывает губы. Бросает беглый взгляд на меня, потом смотрит поверх моего плеча, как будто увидел знакомого.

– Нина? – хрипит он. Мое сердце пронзает боль. Мама вопросительно смотрит на меня, но я только качаю головой. С какой стати он произнес ее имя?

Он бормочет что-то по-норвежски, и я поворачиваюсь к маме, ожидая, что она переведет его слова. Но она только касается моего плеча и качает головой:

– Он не в себе.

Возможно, мама права, и он и впрямь не понимает, что говорит. Проходит еще минута, долгая-долгая минута, и Стиг, моргнув, смотрит на меня и улыбается. В его взгляде столько теплоты, что мои сомнение и страх развеиваются без следа.