На льду - Камилла Гребе (2016)

– Рассказывай! – приказывает она. Я рассказываю. О встрече с полицейскими, о Петере, о деле десятилетней давности, которое снова стало актуальным, о том, как я мечтаю потратить свои последние годы на то, что мне по-настоящему важно. Будет жаль не использовать все те знания и опыт, которые я собрала за годы работы. Я рассказываю об Уве, о его попытках все время меня контролировать, об его эгоизме и о его запахе, который меня страшно бесит. О том, что я столько времени сдерживалась и что теперь вся эта злость вырвалась наружу и стремительно распространилась, как лесной пожар, и выжгла все подчистую, оставив после себя полное опустошение. И что у меня больше нет сил тянуть эту лямку.

– Тогда ты правильно сделала, что бросила его, – говорит она, дослушав мой монолог.

Вопрос, который я ждала, она задает позже, после того как мы выпили по паре бокалов вина и доели сыр, который был у Гуниллы в холодильнике.

– Но разумно ли бросать его сейчас, когда ты не знаешь, в каком состоянии будешь через месяц или через год?

Возникает пауза. Я поднимаю глаза и отвечаю:

– Разумно. Я не хочу провести то немногое время, которое мне осталось, с ним.

На следующее утро меня будит яркий солнечный свет. Впервые за много недель показалось солнце. Все окно в мокрых разводах от тающего снега. Я воспринимаю это как знак. Я чувствую себя легкой и невесомой. Чувство свободы – как наркотик, оно несет меня, как серфингиста волна, оставляя все проблемы и горести позади.

Все будет хорошо, думаю я и тянусь за книгой Луи-Жака Доре о языке и культуре инуитов. Рассеянно листаю книгу, слушаю, как подтаявший снег падает с крыши и глухо приземляется на карниз. Это миф, что у инуитов много названий для снега. Это все придумали западные европейцы, которые романтизировали отношение примитивных народов к природе. У инуитов не больше слов для снега, чем в других «северных» языках. К тому же не существует единого языка инуитов. В арктических частях Аляски, Канады, Сибири и Гренландии говорят на множестве языков и диалектов.

Но у людей есть потребность все упрощать, так им проще воспринимать действительность. Тем же самым мы занимаемся и в полиции. Упрощаем, пытаемся понять, ищем связи и закономерности в запутанных материалах дела. И совершаем одни и те же ошибки. Приписываем людям несвойственные им черты, подгоняем действия под привычные нам модели поведения только потому, что это вписывается в наши рамки мировосприятия.

Я снова думаю об убийстве Кальдерона десятилетней давности. Что мы тогда упустили? Как наши предубеждения помешали нам разглядеть истину?

Робкий стук в дверь прерывает ход моих мыслей.

– Завтрак? – спрашивает Гунилла.

– С огромным удовольствием. Я умираю с голоду, – искренне отвечаю я. Впервые за несколько месяцев я испытываю настоящий голод.

Эмма

Месяцем ранее

Я еду на работу на метро и пытаюсь свыкнуться с мыслью о беременности. Ребенок Йеспера, наш ребенок, у меня в утробе. Глубоко внутри в темноте прячется маленький головастик и ждет, когда превратится в человека. Это просто уму непостижимо.

Я никак не могу поверить, что беременна и что речь идет теперь не только обо мне и Йеспере. Теперь мне придется решать, оставить ребенка или нет. И это означает, что нельзя будет просто так забыть отношения с Йеспером и идти дальше. Он имеет право знать, что у него будет ребенок. Даже последний негодяй и подлец имеет на это право.

Мне нужно его отыскать и рассказать, что я беременна. Придя на работу, я нахожу Манур и Ольгу в подсобке. Они пьют кофе. Бьёрне не видно, магазин открывается только через двадцать минут, – лучшее время для завтрака.

– Кофе? – спрашивает Манур.

– С удовольствием.

Я стягиваю куртку и сажусь за стол. Манур осторожно ставит передо мной горячую чашку. Когда она наклоняется, волосы закрывают лицо, как занавес. У нее такие красивые волосы. Им можно позавидовать.