Каштановый человечек - Сорен Свейструп (2019)

В оставшиеся годы в Сингапуре он находил утешение в мелких любовных романчиках и в том, что деловая хватка у него никуда не делась. Однако Анне пожелала, чтобы девочки учились в датской школе, и они вернулись из Азии в Данию и поселились в огромной шикарной квартире на Исландс Брюгге, где и жили, пока не был готов их новый дом в Клампенборге. Общество хоббитов в Копенгагене состояло не то что бы из низкоросликов, а скорее из низколобиков, к тому же страдающих клаустрофобией, и, само собой разумеется, не выдерживало никакого сравнения с той атмосферой взаимопонимания между людьми разных наций и свободы, к которой Эрик привык в Сингапуре. Он быстро восстановил знакомство со старыми друзьями на Бредгаде, которых вообще-то ненавидел за их старобытность, снобизм и мещанские манеры со всеми их символами принадлежности к элите и дурами-женами, кудахтавшими только что о детях да о доме. Разочаровывали его и дочери, все более и более становившиеся похожими на Анне. Яблочки от яблоньки недалеко падают, и эти мамочкины клоны несли по ее примеру слащаво-романтический вздор. Но что хуже всего, демонстрировали такую же бесхребетность, как и та женщина, на которой он когда-то женился.

Как-то вечером на Исландс Брюге в отсутствие Анне и няни ему выпало на долю уложить их спать, и они устроили истерику из-за какой-то ерунды. В конце концов ему пришлось поднять на девочек руку, и плач затих. А через несколько дней старшая дочка была так неловка, что вывалила еду из тарелки на стол, и это несмотря на все устные предупреждения и воспитательные беседы. И тогда он ударил ее, да так, что она упала со стула. В травмоцентре, где у девочки диагностировали сотрясение мозга, Эрик объяснил Юдит, что ей следует держать язык за зубами, если, конечно, она не хочет, чтобы ее выслали обратно к родимым рисовым полям ближайшим же рейсом. Анне, гостившая у матери, примчалась в центр, и его вообще-то немало удивило, как легко ему удалось сварганить некую историю о неуклюжей девочке, которая, несмотря на свои весьма ограниченные способности, уразумела, что ей не следует выдавать матери правду.

Таких вот несчастных случаев в Исландс Брюгге набралось немало, может быть, даже слишком много, но они помогли. Временами Анне смотрела на него с подозрением, но никогда вопросов на эту тему не задавала – во всяком случае, до визита сотрудника копенгагенского муниципалитета, который внезапно появился у них в доме незадолго до их переезда в новое жилище. В горсовет поступила анонимка насчет якобы неблагополучного положения девочек в семье, и какое-то время Эрику пришлось заниматься бюрократическими разборками. Однако затем адвокаты дали незваному гостю от ворот поворот, присовокупив, что тому не следует более появляться по данному адресу. И тогда Эрик пообещал сам себе в дальнейшем вести себя с дочерьми более сдержанно – во всяком случае, до тех пор, пока не выяснится, кто осмелился прислать анонимку.

После этого Анне впервые спросила его, не он ли виноват в постоянных травмах дочерей. Эрик, разумеется, вину свою отрицал, но когда они переехали в Клампенборг, где случился эпизод у лестницы, ведущей из холла на второй этаж, она перестала ему верить. Анне упрекала себя и сквозь слезы сказала, что хочет развестись. К чему он, разумеется, был подготовлен. Ежели она возьмет инициативу на себя, он науськает на нее своих адвокатов, а уж те позаботятся, чтобы Анне никогда более не увидела своих дочурок. Ведь она давным-давно подписала брачный договор, согласно которому он сохранял за собой все им заработанное, а ей, в случае если она не удовольствуется жизнью в золотой клетке в Клампенборге, придется влачить существование на социальное пособие, лежа на диване у своей мамаши.