Лед - Бернар Миньер (2012)

К трем часам утра они вдруг поняли, насколько их все это проняло, и Сервас решил, что пора отдохнуть. Он прошел по коридору в туалет, плеснул себе в лицо холодной водой, выпрямился и взглянул на себя в зеркало. Неоновая лампа мигала и потрескивала, едва освещая дверцы кабинок у него за спиной. Он слишком много съел и выпил у Сен-Сира, к тому же очень устал, и это читалось у него на лице.

На обратном пути Сервас остановился у автомата с горячими напитками и крикнул в глубину коридора:

— Кофе?

Его голос звонко разнесся в тишине. Из открытой двери в другом конце тут же отозвались:

— Маленький! С сахаром! Спасибо!

Интересно, есть ли здесь еще кто-нибудь кроме них и охранника внизу. Он знал, что жандармы расквартированы в другом крыле здания. Держа в руке стаканчик с кофе, Сервас прошел темное кафе, лавируя между разноцветными столиками, желтыми, красными и голубыми. За застекленной дверью, забранной толстой металлической решеткой, медленно падал снег, засыпая маленький сад, ровную изгородь, песочницу и пластиковую горку для детей жандармов, которые здесь жили. Дальше простиралась белая равнина, а за ней на фоне черного неба проступали горы. И Сервас снова подумал об институте, его обитателях и о Гиртмане. На мостике обнаружили его кровь. Что же это означает? Сен-Сир говорил, что всегда существует деталь, которая ни с чем не вяжется. Иногда это важно, иногда нет…

Была половина шестого утра, когда Сервас откинулся назад в своем кресле и заявил, что на сегодня хватит. Вид у Циглер был измученный и разочарованный. Они не нашли ничего, что подтверждало бы гипотезу о сексуальном насилии. Ни малейшей зацепки. В последнем рапорте Сен-Сир пришел к тому же заключению. На полях он сделал карандашную пометку: «Сексуальное насилие? Никаких доказательств». Однако следователь дважды подчеркнул эту пометку. В какой-то момент Сервас попытался заговорить с Циглер о «Пиренейских сернах», но она отказалась: слишком устала и сил на разговоры не осталось.

Она взглянула на часы и заявила:

— Думаю, нынче ночью мы уже ни к чему не придем. Надо хоть немного поспать.

— Согласен. Я еду в отель. Встретимся в конференц-зале в десять. А ты где будешь спать?

— Здесь. Один из жандармов сейчас в отпуске, и мне предоставили его квартиру. Администрация на этом экономит.

Сервас кивнул и заметил:

— Зато время несется безо всякой экономии, да?

— У меня еще никогда не было такого расследования, — сказала Ирен, поднимаясь. — Сначала смерть коня, потом аптекарь, повешенный на мосту. Оба преступления объединяет только одно: ДНК серийного убийцы. Теперь еще и цепочка подростковых самоубийств. Все это похоже на дурной сон. Никакой логики, ни малейшей путеводной ниточки. Наверное, в один прекрасный день я проснусь и обнаружу, что ничего этого не было.

— Пробуждение настанет, — твердо сказал Сервас. — Только не у нас, а у виновного или у таковых. Не так долго осталось ждать.

Он быстрыми шагами пошел к выходу.

В эту ночь Сервасу приснился отец, а сам он был маленьким десятилетним мальчиком. Все тонуло в тепле летней ночи. Отец и еще двое мужчин, с которыми он разговаривал возле дома, смотрелись как плоские силуэты. Подойдя к ним, мальчик Сервас понял, что эти двое — глубокие бородатые старики в длинных белых одеждах. Он протиснулся между ними и поднял голову, но ни они, ни отец не обратили на него ни малейшего внимания. Ребенок прислушался и понял, что они говорят по-латыни. Дискуссия была бурная, но доброжелательная. В какой-то момент отец рассмеялся, потом снова посерьезнел. Из дома доносилась музыка, очень знакомая, но Сервас никак не мог вспомнить, что это такое.

Потом в ночи внезапно раздался шум мотора, и все трое сразу замолчали.

— Они едут, — сказал один бородатый старец.

Голос его прозвучал уныло и мрачно, и Сервас задрожал во сне.