Ночь длиною в жизнь - Ночь длиною в жизнь (2012)

— Ну так просвети меня, растолкуй. Для начала, как ты заставил его высунуться из окна? Классный фокус; хотелось бы узнать, как тебе удалось.

— А кто сказал, что это я?

— Расскажи, Шай. Я сгораю от любопытства. Когда ты услышал, как треснул его череп, ты еще оставался наверху или сразу побежал вниз, сунуть записку ему в карман? Он еще шевелился, когда ты пришел? Стонал? Узнал тебя? Просил о помощи? Ты стоял во дворе и смотрел, как умирает твой младший братишка?

Шай навис над столом, подняв плечи и опустив голову, словно противостоял сильному ветру.

— После твоего отъезда я двадцать два года ждал своего шанса… Двадцать два проклятых года! Ты не представляешь, каково это. Вы четверо жили своей жизнью, женились, заводили детей как нормальные люди, довольные, как поросята в луже. А я — здесь, безвылазно, в этой дыре… — Шай, стиснув зубы, тыкал пальцем в стол. — У меня тоже все могло быть. Я мог бы… — Он взял себя в руки, шумно перевел дыхание и глубоко затянулся. Его руки дрожали. — Теперь у меня снова появился шанс. Еще не поздно. Я еще молод, магазин раскручу, куплю квартиру, заведу семью — женщины меня любят. И никто не отнимет у меня этот шанс. Никто!

— А Кевин мог отнять, — заметил я.

Снова вздох, словно шипение хищника.

— Каждый раз, черт подери, как только я почую вкус свободы, один из моих родных братьев меня тормозит! Я пытался объяснить Кевину, только он не хотел понимать. Тупой придурок, избалованный ребенок, привыкший, что все само падает в руки… — Шай оборвал фразу, тряхнул головой и яростно смял сигарету.

— Ну да, так случилось. Снова. Надо же, какая невезуха!

— Бывает.

— Наверное. Знаешь, я бы на это купился, если бы не записка… Кевин выпал из окна, а тебе в голову внезапно пришло: «Господи, вот сейчас пригодится та бумажка, которую я таскаю с собой двадцать два года!» И что, ты бросился за ней домой, рискуя быть замеченным на выходе или на входе? Нет, записка была с тобой. Ты все спланировал.

Шай взглянул на меня — его глаза горели голубым огнем, пылали горячей ненавистью, почти вдавившей меня в спинку стула.

— А ты, сволочь, совсем обнаглел! И как у тебя совести хватает мне такое говорить?! По-твоему, я все забыл?

Тени в углах постепенно превращались в темные глыбы.

— О чем ты? — недоуменно спросил я.

— О чем? Да как ты смеешь меня называть убийцей, если…

— Послушай, если не хочешь, чтобы тебя называли убийцей, не надо убивать.

— Ты сам такой же. Большой человек, вернулся со своим жетоном, с полицейскими разговорами, с полицейскими приятелями… Другим морочь голову сколько хочешь, но меня не одурачишь. Ты такой же, как я. Точно такой же.

— Нет, не такой. Я никого не убивал. Это для тебя слишком сложно?

— Потому что ты такой хороший, ты святой, да? Что за хрень, тошнит просто… Дело не в морали, дело не в святости. Ты никого не убил только потому, что тебе девки яйца отдавили. Если бы ты не был подкаблучником, то стал бы убийцей.

В наступившей тишине тени копошились и росли по углам; снизу раздавалось бессмысленное бормотание телевизора. На губах Шая судорогой возникла ужасная улыбка. Впервые в жизни мне нечего было возразить.

Мне стукнуло восемнадцать, ему — девятнадцать. Вечером в пятницу я просаживал свое пособие в «Блэкберде»: к тому времени Мэтт Дейли уже запретил дочери появляться поблизости от сына Джимми Мэки, и я любил Рози тайно, чувствуя, что с каждой неделей все труднее хранить этот секрет, бился головой о стену как загнанный зверь, пытаясь найти способ хоть что-то изменить. По вечерам, когда терпеть становилось невмоготу, я заливал глаза и нарывался на драку с парнями крупнее себя.

Все шло по плану, я подобрался к стойке бара за шестой или седьмой кружкой и потянулся за табуретом, пока бармен на другом конце вел серьезный разговор о гонках; и тут чья-то рука отодвинула стул от меня.