Проповедник - Камилла Лэкберг (2010)

Лаине посмотрела наверх. Казалось, она была удивлена. Вероятно, она думала, что после того как она громко, вслух произнесла роковые слова и сделала свое признание, сверху грянет молния и испепелит ее на месте. Тайна тяжелым грузом лежала у нее на душе, и год от года этот груз становился все тяжелее. И теперь, похоже, ей стало легче: роковые слова наконец сорвались с ее языка. Она продолжала говорить быстро, торопливо:

— У нас завязался короткий роман, я не смогла устоять. В Йоханнесе было что-то неизбежное, как в природе — время года меняется, и тут ничего не поделаешь — вот так же и он, пришел и взял, что хотел. А Габриэль такой… он совсем другой.

Казалось, Лаине не могла подобрать слово, но и Патрик и Ёста поняли, что она имела в виду.

— Мы с Габриэлем хотели ребенка и какое-то время пробовали его зачать, и, когда оказалось, что я беременна, он очень обрадовался. Я считала, что это их общий ребенок — Габриэля и Йоханнеса. Но хотя я и осознавала все сложности, которые могли возникнуть, я очень хотела, чтобы это оказался ребенок Йоханнеса. Его сын должен был получиться чудесным! Йоханнес был такой живой, такой красивый, такой… вибрирующий.

Ее глаза затуманились, лицо изменилось, она словно вернулась туда, на десятки лет назад, в то сладкое прошлое, когда ее валял Йоханнес. И к гадалке незачем ходить: Лаине втрескалась в Йоханнеса, как кошка. Они смотрели на нее и видели, что, едва заговорив об их отношениях с Йоханнесом, Лаине сомлела и раскраснелась.

— А откуда ты знала, что это ребенок Йоханнеса, а не Габриэля?

— Я поняла это сразу же, как только увидела, в самую первую секунду, когда он припал к моей груди.

— А Йоханнес знал, что это его сын, а не Габриэля? — спросил Патрик.

— Конечно да. И он его любил. Я всегда знала, что была для Йоханнеса всего лишь временным увлечением, хотя и мечтала о другом. Но когда у меня появился Якоб, все изменилось. Йоханнес часто украдкой приходил, когда Габриэль уезжал, чтобы посмотреть на Якоба и поиграть с ним. А потом в один прекрасный день все это закончилось, потому что Якоб начал говорить и мог рассказать об этом. — Лаине вздохнула горестно и продолжала: — Ему не нравилось, что его брат воспитывает его первенца, но он не хотел или не мог отказаться от той жизни, которую вел, так же как не смог или не захотел отказаться от Сольвейг, — неохотно призналась Лаине.

— А как у тебя потом складывалось? — спросил Патрик сочувственно.

Она пожала плечами.

— Сначала ад, просто ад. Жить так близко от Йоханнеса и Сольвейг, а потом, когда у них появились сыновья, братья Якоба, стало еще хуже. Но у меня был мой сын, а потом много лет спустя я родила Линду. И хотя это может показаться невероятным, но с годами я начала любить Габриэля. Конечно, совершенно иначе, не как Йоханнеса, вероятно, как-то более реально. Йоханнеса никогда нельзя было любить как ровню, он всех подминал под себя. Конечно, я люблю Габриэля скучнее и обыденнее, но мне с ним легко жить, — сказала Лаине.

— А когда Якоб заболел, ты не боялась, что все откроется? — спросил Патрик.

— Нет, тогда я боялась совсем другого, — сказала Лаине жестко. — Если бы Якоб умер, не имело бы никакого значения, кто его отец. Кому какое дело?

Потом ее голос стал мягче:

— Йоханнес тогда так беспокоился, он места себе не находил из-за того, что Якоб болеет, а он ничем не может помочь. Да он, в общем-то, и показать не мог толком, насколько переживает. И он не мог, как Габриэль, сидеть в больнице возле его кровати, для него все это было слишком сложно.

Лаине, казалось, по-прежнему пребывала в давних временах, но вдруг вздрогнула и вернулась в настоящее. Ёста поднялся и пошел к кофеварке принять еще дозу кофеина. Он приподнял колбу и вопросительно посмотрел на Патрика. Тот кивнул. Ёста вернулся на свое место, неторопливо устроился и спросил:

— И что, действительно никто ничего не подозревал и никто ничего не знал и даже ни о чем не догадывался?