Молочные зубы - Зои Стейдж (2019)

Теперь все было готово для монтажа, поэтому она оторвала от блока на мольберте лист плотной бумаги, взяла клей-карандаш и опустилась на пол.

На сайте «Жуткие фото» было великое множество снимков, но фотографии, на которых людей можно было принять за живых, она забраковала. Ей понравились те, где женщины покоились в гробах, или лежали неподвижно, как доски, на белой ткани с кружевными краями. По правде говоря, больше всего ее очаровали мертвые дети; одних матери прижимали к груди, другие лежали в небольших гробиках, окруженные братьями и сестрами, которым было не столько страшно, сколько просто скучно, словно смерть для них укладывалась в формулу «каждый-день-больше-никогда-ну-вот-опять-кто-то-умер». Но ей хотелось, чтобы мама увидела только леди, таких же, как она сама.

Некоторые из них лежали заваленные цветами или в окружении родственников в смешной старомодной одежде. Никто не улыбался, разве что покойница с квадратным подбородком и открытыми пустыми глазами. Ей хотелось, чтобы здесь был снимок Мари-Анн Дюфоссе, но фотокамеры тогда еще не изобрели.

Сопроводительные тексты к фотографиям на сайте порой утверждали, что это были единственные снимки близких, которыми располагала семья. В те времена еще не было привычки документировать в соцсетях всю жизнь – что для Ханны стало новостью, – и вместо этого многие имели обыкновение тратиться на посмертные фото. Как бы ей хотелось увидеть покойника в реальной жизни. Даже в черно-белом варианте, в тон другим снимкам, мама выглядела спящей, а не мертвой. Но больше она ничего сделать не смогла.

Ханна приклеила мамин снимок рядом с фотографией на редкость уродливой женщины, у которой настолько впали глаза, что веки перестали прилегать к глазным яблокам. Из-за тонких губ рот превратился в узкий разрез и постоянно кривился в гримасе, дополняемой двумя торчавшими кривыми зубами. Разложение ее тела достигло такой стадии, что Ханна удивилась, зачем было столько ждать, чтобы сделать фото.

Закончив, девочка вытерла испачканные клеем руки неровными обрезками бумаги, которые затем скомкала и бросила под кровать. Потом стала дуть на оставшиеся крохотные обрывки, пока у нее не закружилась голова. Но это не помешало ей с успехом согнать их в одну кучу с другим мелким мусором, лелея в душе надежду на то, что под влиянием магии ночи и в отсутствие посторонних взглядов они превратятся в Ночного Бормотунчика. Клей-карандаш и ножницы вернулись на отведенное им место, она убедилась, что повсюду царит чистота и все выглядит идеально. Наконец девочка водрузила свой шедевр на мольберт, где он застыл в своем черно-белом безмолвии. Его появление в комнате стало новым криком, который нельзя было не заметить.

Ханна села на кровать и галопом пробежалась по математическим задачкам, решить которые ей было раз плюнуть. В животе ощущался зуд: как же ей хотелось, чтобы мама увидела свою фотографию. Она с трудом сдерживалась, чтобы не позвать ее. Можно было бы встать на вершине лестницы и пронзительно завизжать – это всегда срабатывало. Мама тут же примчалась бы, испугавшись, что дочь проткнула себя карандашом (что та и в самом деле как-то проделала – просто проверить, насколько он острый), порезалась бумагой или обнаружила в ванной жука с тысячей лапок. Этих жуков мама боялась больше всего. Если бы они не носились с такой бешеной скоростью на тысяче своих тонких, с волосок, лапок, Ханна ловила бы их только для того, чтобы поглядеть, как мама будет орать и хлопать руками с таким видом, будто они облепили все ее тело.

Неужели полчаса еще не прошло?

Она открыла дверь, чтобы мама могла сразу войти, услышав в этот момент на лестнице ее шаги, и тут же прыгнула обратно на кровать, сделав вид, что усердно решает задачки. Не ухмыляться и не хихикать было очень трудно.

– Тебе помочь? Вы только посмотрите, как упорно она трудится.

Мама встала на пороге, развела руки и взялась за дверной косяк, будто он представлял собой рамку, а она позировала для фотографа.