Раскаленный добела - Джилл Шелвис

Ветер дул порывами, пепел продолжал сыпаться на них как дождь. Жуткая тишина, если не считать зловещего потрескивания огня, заставляла его чувствовать себя так, будто он снялся в плохом фильме ужасов. Гриффин нежно сжал ее ногу, чувствуя внутреннюю дрожь женщины.

— Пожалуйста, Линди.

Она вздохнула и закатила глаза.

— Прекрасно, если ты хочешь выставить себя дураком. Снова. — Она сбросила его руку со своего колена, затем повернула джип, задним ходом, и, с поразительной ловкостью и легкостью, нажала на газ, двигаясь назад по извилистой, узкой грунтовой дороге, пока не достигла места на дороге, где могла развернуться, не позволив им загореться. Она сделала это так быстро, что у него закружилась голова, и он наглотался пыли.

Она мрачно включила первую передачу и снова поехала, направляясь теперь вперед, доставляя их на поляну тем же самым душераздирающим способом, которым управляла своим самолетом. С минуту она сидела, а короткие огненно-рыжие волосы развевались вокруг нее, как нимб, глаза сверкали решимостью и большей твердостью, чем он видел за долгое время. Она была сильной, храброй и удивительной.

Гриффин хотел бы соответствовать ее решимости и твердости, шаг за шагом, быть таким же храбрым и сильным, как она. Даже вспотев, слегка дрожа, с все еще колотящимся сердцем, он хотел этого.

Но он оставил все свое мужество и силу на другой горе, в совершенно другой стране. Он оставил там свое сердце.

Она выключила двигатель.

— Прежде чем мы попробуем снова, ты не хочешь рассказать мне, что происходит?

Нет. Он не хотел говорить ей, что потерял все, что у него было, что он не знал, как это вернуть, даже, если бы захотел.

— Я в порядке.

— Угу.

— Так и есть.

Она долго смотрела на него, и в ее зеленых глазах не было ничего, кроме нетерпения сделать это.

— Играй как хочешь, Ас. — Она наклонилась так близко, что он почувствовал ее запах, какое-то сложное сочетание простого мыла и стопроцентной женщины. — Просто поиграй. Ты меня слышишь?

Вблизи он увидел, что ее глаза были не просто зелеными, а темно-нефритовыми и такими ясными и бездонными, что он мог бы нырнуть в них. Ее челка была немного длинновата, и она нетерпеливо отодвинула ее в сторону, прежде чем сильно ткнула его пальцем в грудь, напоминая о том, что, хотя она могла бы быть чем-то, на что можно было бы смотреть, хотя она могла бы обладать невероятной страстью и силой, она также была грубой и сильной, и толкала его так, как он не хотел, чтобы его толкнули.

— Что бы ни случилось, — сказала она, — разберись с этим в свое свободное время. Пошли.

Пойдем. Он схватил ее палец, отвел ее руку и опустил вниз, но не отпустил. Нравится ему это или нет, но она оказалась его единственным спасательным кругом. Было время, когда он в ней не нуждался, но, видимо, те времена остались в прошлом. Она была нежелательным спасательным кругом, но все же спасательным кругом, и он держался крепко.

— Ваманос (исп. Давай же), — тихо повторил он.

В движении, которое потрясло его, она повернула свою ладонь в его руке так, что внезапно они уже держались за руки. Она мягко сжала его руку, поддерживая зрительный контакт, от которого он не мог оторваться.

— Ты действительно можешь это сделать?

В его жизни, во всяком случае, до прошлого года, он всегда был единственным, кто обладал всей силой. Люди смотрели на него, люди опирались на него.

Или же он на них.

Это должно было быть унизительно, по крайней мере, унизительно нуждаться в ком-то, на кого можно опереться сейчас, но почему-то унижение и оскорбление были наименьшими из его забот.