Никакой новой информации этот визит не прибавил, тем не менее что-то не давало Йосте покоя, когда они с Ханной ехали в Танумсхеде. Какая-то реакция Улы, что-то из сказанного или несказанного все время вертелось у него в голове, настоятельно требуя внимания. Но он никак не мог сообразить, что именно.

Ханна тоже сидела молча. Она смотрела на пейзаж за окном и казалась погруженной в собственный мир. Йосте хотелось протянуть руку, сказать какие-то слова утешения, но он удержался. Он ведь даже не знал, есть ли причина ее утешать.

Когда отец уходил на работу, в квартире становилось спокойно и приятно. Софи предпочитала находиться дома в одиночестве. Отец вечно приставал к ней с уроками, спрашивал, где она была, куда собирается, с кем разговаривала по телефону и сколько проговорила денег. Одно сплошное нытье. К тому же ей все время приходилось следить за тем, чтобы в доме был полный порядок. Никаких следов от стаканов на столе в гостиной, никаких оставленных в мойке тарелок, обувь должна стоять рядами на специальной подставке, в ванне не должно оставаться волос после того, как она приняла душ… Перечню не было видно конца. Софи знала, что это стало одной из причин ухода Марит, она слышала их ссоры и в десятилетнем возрасте уже прекрасно разбиралась во всех нюансах взаимных претензий. Но мать имела возможность уйти, и пока она была жива, Софи каждую вторую неделю удавалось передохнуть, вдали от строгости и идеального порядка. У Керстин с Марит она могла закидывать ноги на журнальный столик, ставить горчицу посреди холодильника, а не в специальное отделение на дверце и оставлять бахрому ковра в живописном беспорядке, а не расчесывать ее прямыми рядами. Это было великолепно и позволяло ей потом выдерживать неделю строгой дисциплины. Теперь же свободе и отговоркам пришел конец. Она оказалась в плену чистоты и блеска, где ее постоянно допрашивали, доставали расспросами. Свободно вздохнуть она могла, только если приходила из школы пораньше. Тогда Софи позволяла себе мелкие бунтарские выходки. Например, усаживалась на белый диван и пила какао, заводила поп-музыку на CD-проигрывателе Улы и разбрасывала диванные подушки. Правда, к его приходу она всегда приводила все в порядок. Когда отец переступал порог дома, от ее бесчинств не оставалось и следа. Она ужасно боялась того, что однажды он вернется с работы пораньше и засечет ее. Впрочем, такое было крайне маловероятно: только смертельная болезнь могла заставить отца хотя бы подумать о том, чтобы уйти со службы на минуту раньше. Занимая руководящий пост в компании «Инвентинг», он считал, что обязан показывать пример, не допускал опозданий, краткосрочных больничных и преждевременных уходов домой и требовал того же от подчиненных.

Тепло в дом привносила Марит — теперь Софи ощущала это со всей очевидностью. Ула воплощал собой четкость, чистоту и холод, а Марит — надежность, теплоту, небольшой хаос и счастье. Софи часто задумывалась над тем, что могло изначально привлечь их друг в друге. Как два столь непохожих человека могли встретиться, влюбиться, сочетаться браком и произвести на свет общего ребенка? Сколько Софи себя помнила, это было для нее загадкой.

У нее родилась идея. До прихода отца с работы оставалось чуть больше часа. Софи зашла в спальню Улы, которую прежде он делил с Марит. Она знала, где все находится — в гардеробе, в самом дальнем углу. Большая коробка с тем, что Ула называл «сентиментальной чепухой Марит», но которую пока еще не выбросил. Софи удивляло то, что мама не забрала коробку при переезде, — возможно, ей просто не хотелось ничего брать с собой в новую жизнь. Она хотела забрать лишь Софи, и этого ей бы хватило.