Картина маслом - Андрей Ильин (2018)

— А вы успейте! Вы наизнанку вывернетесь, но успейте! Если что, снимите пассажиров с рейса и освободите борт…

Пятьдесят пять минут… Пятьдесят шесть… Пятьдесят семь… Пятьдесят девять… Осман встал, подошел к заложнице. Поднял руку — показал всем часы.

Журналисты замерли. В зал вбежал человек и крикнул:

— Борт будет готов через пятнадцать минут!

Осман покачал головой. Он был мужчина и должен держать слово.

Заложница закрыла глаза и шепотом молилсь.

Но Осман прошел мимо нее к картине, глянул на нее, вытащил из ножен нож…

— Не надо! — не сдержавшись, крикнул кто-то из журналистов.

Осман быстро оглянулся, взмахнул ножом. И широко, радостно улыбнулся. Как пацан… Это был его день. Теперь за ним наблюдали миллионы зрителей.

— Я ждал час. Самолета нет, — сказал он и спокойно, расчетливо воткнул нож в середину полотна, в самое лицо нарисованной женщины.

Холст хрустнул, подался и разошелся. Нож вошел в картину легко и почти по рукоять. Ведь это был всего лишь портрет, а не живой из плоти человек. Осман просто не рассчитал силу…

Он медленно, не спеша, повел нож вниз. А потом вверх. Он резал картину лентами, которые падали и свешивались к полу. На одной такой повисшей полосе были видны глаза. А на другой бессмысленно застывшая улыбка.

И весь мир вздрогнул! На их глазах резали словно живого человека. Знакомого или родственника.

Содрогнулись художники и искусствоведы, до последнего не верящие… Это было невообразимо! Ахнули коллекционеры, политики, простые люди.

Все вдруг поняли, осознали, что в России творится что-то ужасное, что-то невозможное, что-то выходящее за рамки здравого смысла!

Через пятнадцать минут к Зимнему дворцу подали микроавтобус. А на взлетную полосу в Пулково выгнали заправленный под завязку борт, из которого только что вывели удивленных, возмущенных, ничего не понимающих пассажиров…

Этот раунд Осман выиграл. Вчистую!

* * *

На первом этаже что-то происходило. Слышались голоса, шаги. Схватили и увели женщину-иностранку, потом привели обратно. Она еле шла на подгибающихся ногах, а волосы у нее были отрезаны.

Заложники всегда обо всем узнают в последнюю очередь. Даже то, что касается лично их. Такова участь пленников.

Возвращенная заложница, рыдая, что-то пыталась объяснить. Ее стали успокаивать, но она лишь сильнее заходилась в плаче, бессвязно произнося какие-то слова. Она говорила на немецком, но кто-то улавливал отдельные фразы и переводил шепотом соседям.

— Они… убить… картина… он ее ножом… там деньги в чемоданах… Он требовал самолет…

Прояснялась общая картина. Печальная.

Боевикам, похоже, заплатили деньги. И немаленькие, если принесли в чемоданах. Какая сумма уместится в одном чемодане? Заплатили, почти не торгуясь, и дали самолет. Но Осман изрезал картину.

Значит, боевики получат и всё остальное. Власть дрогнула. Если бы «Первый» решился на штурм, он бы не стал его откладывать и дал бы быстро самолет. Штурма не будет, это уже очевидно.

Но и разойтись им будет трудно.

Если террорист грозился убить заложницу, то будет грозить и дальше. И будет демонстрировать свою готовность. И рано или поздно — убьет. Требования боевиков будут возрастать, власть не сможет выполнить всё, что они потребуют. И бандитам придется на власть давить. А давить они могут только одним способом — убивая заложников и уничтожая культурные ценности.

Тупик, из которого, кажется, нет выхода.

Или это только кажется?

* * *

К дворцу подъехал автозак. Из него выскочили два автоматчика, встали с двух сторон от выхода. Внутри что-то громыхнуло.

— Первый, пошел!

Из машины выпрыгнул какой-то мужчина. Зажмурился на свету. Замер.

— Проходи сюда, быстро.

Сел привычно на корточки, вытянув перед собой руки.

— Давай следующий. Пошел, пошел!..

Второй мужчина выскочил. За ним третий…