– У меня не укладывается в голове, как ты можешь оставаться сейчас здесь, внутри, – говорю я ей. – Если б ты не уехала, этого не случилось бы, ты же понимаешь? Если б ты находилась здесь, как якобы намеревалась, Туне никогда… никогда…

– Я знаю, – перебивает меня Эмми резко. – О’кей. Я знаю. Знаю.

От удивления я не могу произнести ни слова.

– Ты ведешь себя так, словно одна из всех нас волнуешься за Туне, – продолжает она, лишь сейчас переводя взгляд в мою сторону; ее глаза мерцают зелеными огоньками. – Как будто ты единственная здесь, у кого есть чувство ответственности и обеспокоенности. Неужели трудно понять, как это обидно для остальных? – Разводит руки в стороны. – Все хотят быть героями, Алис! Все хотят мчаться куда-то и спасать всех и вся, но это не кино! Не одна из сказок твоей бабушки! Да, сейчас мы в Сильверщерне, но это вовсе не означает, что нам известно, чем закончится эта история. Туне взорвала наши машины. Если верить тебе, у нее нет склонности к насилию, но она больна. Я готова согласиться, что она не контролирует свои поступки, но ты понятия не имеешь, на что она способна в таком состоянии! Как, по-твоему, все произойдет? Ты поговоришь с ней ласковым голосом, обратишься к тому доброму началу, которое осталось в ней, – и психоз, как по мановению волшебной палочки, пройдет и она снова станет здоровой? Так не бывает!

Эмми машинально проводит пальцами по волосам. Я встаю со стула и открываю рот, собираясь ответить, но она успевает раньше меня.

– Я пытаюсь оставаться прагматичной, Алис. Стараюсь быть взрослой. Кому-то ведь надо быть такой, да? Жить в реальности, а не в мире иллюзий.

– Да, – выдавливаю я из себя вместе со всем ядом, накопившимся за семь лет, прошедших со времени нашей размолвки. – Прагматичной и взрослой. Ты же всегда такая? Не стоит ни за кого бороться. Напрягаться. Пытаться спасать других. Лучше сдаться и просто идти своей дорогой.

Эмми таращится на меня.

– О чем ты, черт побери, говоришь?

– Я знала, что поступаю неправильно, – цежу я, устало смеясь над собой. – Сама во всем виновата и понимаю это. Знала ведь, какая ты. И все равно попросила тебя участвовать в проекте. Я боялась, что ты будешь работать спустя рукава – в моем понимании ничего хуже и быть не могло. Я в курсе, что тебе наплевать на мой фильм, и это я могла стерпеть. Но когда ты пытаешься заставить нас бросить…

Мой голос срывается; я трясу головой, пытаюсь продолжить, но связки подводят меня.

– Ведь именно этим ты обычно и занимаешься, не так ли? Бросаешь людей, когда более всего нужна им. Не понимаю, чему я, собственно, удивляюсь. Однако ты не заставишь меня, Эмми. Не заставишь стать такой, как ты.

Я вроде как облегчила душу, высказавшись, и должна чувствовать себя соответствующе. Но ощущаю лишь усталость, усталость и печаль. Только проведя по глазам тыльной стороной руки, понимаю, что плачу.

– Значит, ты у нас помнишь всё? – хрипит в ответ Эмми.

Качая головой, я шепчу:

– А что, по-твоему, я должна помнить? Пожалуйста, расскажи мне. Просвети меня, какова она, реальность. Ты же всегда хорошо разбиралась в подобных вещах. Умела объяснить мне, что все мои ощущения ошибочны…

Эмми смотрит на меня, и ее глаза блестят; заметив это, я резко замолкаю.

– А как, на твой взгляд, мне тогда следовало поступить, Алис? – спрашивает она. – Ответь. Поведай мне, что еще я могла сделать. Я старалась изо всех сил. Я любила тебя, Алис…

Ее губы дрожат, когда она произносит это.

– Ты была мне как сестра. Знаешь, какую боль причиняло видеть тебя такой? Как ты довела себя до столь ужасного состояния, что едва могла встать с кровати? Помнишь, как ты три недели ночевала у меня и отказывалась даже принять душ, поскольку, цитирую, вода вредила твоей коже?

– И ты, значит, страдала от этого? – спрашиваю я с усмешкой.