Каждый вдох - Николас Спаркс (2019)

Пожалуй, из-за некоторой формальности тоста в непринужденной атмосфере «Клэнси» Хоуп вдруг поняла, что ее волнение незаметно испарилось. Она подумала, что все дело в искренности Тру, в какой-то его подлинности, природном умении быть собой, и это лишний раз укрепило ее во мнении, что многие люди проводят жизнь, играя придуманную роль, вместо того чтобы оставаться собой.

– Возвращаясь к вашему вопросу, я не против поговорить на эту тему, но не знаю, насколько она подходит для ужина. Может быть, позже?

– Хорошо, – пожала плечами Хоуп. Отрезав кусочек крабовой котлеты, она отправила его в рот, зажмурившись от наслаждения. Заметив, что Тру попробовал тунца, она спросила: – Ну, как?

– Насыщенный вкус, – похвалил он. – А у вас?

– Очень сложно не съесть обе, но в воскресенье мне необходимо влезть в платье…

– Да к тому же стильное…

Ей польстило, что он так точно запомнил ее слова. За ужином они рассказывали друг другу истории. Хоуп говорила об Эллен, упомянув некоторые из ее веселых подвигов, но обелив худшую часть прошлого подруги: например, обойдя молчанием бывшего дружка-наркодилера. Она рассказывала о своих приятельницах, о женском клубе, а потом разговор незаметно перешел на семью: что такое расти у родителей-учителей, которые настаивали, чтобы дети учились планировать свой день и самостоятельно делали уроки. Описывала кроссы и катание на лыжах, с восхищением отзываясь об искусной отцовской методе, по которой он тренировал всех своих дочерей. Вспоминала, как пекла пироги вместе с мамой. Не обошла она и свою профессию, поделившись подробностями о бешеном ритме работы в отделении неотложной помощи и о пациентах и родственниках, которые тронули ее сердце. Временами образ Джоша тоже мелькал в памяти, но Хоуп даже удивилась, как редко и невзначай это было.

На небе уже высыпали звезды. Пенные буруны прибоя светились под луной, а поднявшийся легкий бриз приносил на террасу запах моря. Факелы тики трещали и шипели, отбрасывая на столики оранжевый отсвет. Заходили и уходили другие посетители, а вокруг становилось все тише и спокойнее: разговоры прерывались лишь приглушенным смехом, из музыкального автомата звучали одни и те же песни.

Когда тарелки опустели, подошла официантка с двумя порциями лимонной меренги. Едва Тру попробовал кусочек, как сразу понял: Хоуп не преувеличивала, превознося достоинства фирменного блюда этого заведения. За десертом говорил в основном Тру. Он рассказывал о разных лагерях, где работал, о своем друге Роми и о том, как Роми иногда пристает к нему с просьбами сыграть на гитаре после долгого трудного дня. Тру рассказал Хоуп еще немного о своем разводе с Ким и долго говорил об Эндрю. По интонациям было ясно, что он уже соскучился по сыну, и Хоуп снова подумала, как же ей хочется своего ребенка.

Чувствовалось, что Тру абсолютно устраивает то, кем он является, и жизнь, которую он выбрал, но Тру искренне беспокоился, достаточно ли он хорош как отец. Хоуп предположила, что это нормально, но его честность в этом вопросе подкупала. Она не привыкла к такому задушевному общению, особенно с незнакомым человеком. Не раз Хоуп невольно подавалась вперед, желая лучше расслышать, но тут же, спохватившись, выпрямлялась на стуле. Позже, когда Тру со смехом рассказывал, каким был неуклюжим, когда Эндрю только-только принесли из родильного дома, Хоуп ощутила неожиданную симпатию к своему собеседнику. Он, бесспорно, красив, но ей вдруг стало легко представить, что эта беседа за ужином станет началом новой жизни и долгих разговоров между ними.

Устыдившись, она прогнала эту мысль – волею судьбы они на несколько дней оказались соседями, и ничего больше. Однако душевная теплота не покидала ее, и Хоуп чувствовала, что краснеет чаще обычного.

Когда принесли счет, Тру спокойно взял его. Хоуп предложила заплатить поровну, но он покачал головой, сказав лишь:

– Прошу вас, позвольте мне.