Каждый вдох - Николас Спаркс (2019)

– Не передать, сколько раз я думала о тебе за эти годы. Как ты проводишь дни, что видишь, как там поживает Эндрю…

– Довольно долго я жил как и прежде. Сосредоточился на работе и Эндрю. Ездил на два, иногда даже на три сафари в день, играл на гитаре, по вечерам рисовал, а приезжая в Булавайо, смотрел, как растет сын. Через год Эндрю увлекся моделями поездов, затем скейтбордингом, после игрой на электрогитаре, дальше химией и, наконец, девушками. В таком порядке.

Хоуп кивнула, вспоминая, чем в свое время увлекались Джейкоб и Рейчел.

– А как прошел переходный возраст?

– У него уже образовался свой круг общения – приятели, постоянная девушка. Был период, когда я в Булавайо чувствовал себя держателем гостиницы, но я понимал тягу сына к независимости и относился к этому спокойнее, чем Ким. Ей было труднее отпустить от себя сильно подросшего маленького мальчика.

– Со мной та же история, – призналась Хоуп. – Наверное, это чисто материнская особенность.

– Труднее всего пришлось, когда он уехал в университет. Это очень далеко, я не мог приезжать часто, да Эндрю этого и не хотел, поэтому мы виделись на каникулах либо между семестрами. Но это уже совсем не то. Возвращаясь из буша в Булавайо, я не находил себе места, не знал, куда себя деть. Поэтому, услышав про львов, живо собрался и уехал в Ботсвану.

– Эндрю к тебе приезжал?

– Да, но нечасто. Иногда мне казалось, что я зря продал дом в Булавайо. Эндрю никого не знал в Габороне – у меня там была квартира, – а приезжая на каникулы, он хотел повидать друзей. Ким тоже требовалось общение с сыном. Иногда я возвращался в Булавайо и останавливался в гостинице, но это все было не то. Сын уже стал взрослым. Я видел, что у него своя жизнь.

– А кто Эндрю по специальности?

– Сперва он выбрал химию и говорил, что будет инженером, но после выпуска заинтересовался драгоценными камнями, особенно цветными бриллиантами. Теперь он бриллиантовый брокер, регулярно летает в Нью-Йорк и Пекин. Он был хорошим мальчишкой, из которого вырос прекрасный человек.

– Я бы хотела с ним познакомиться, – сказала Хоуп.

– Я тоже хочу вас познакомить.

– А в Зимбабве он ездит?

– Нечасто, как и мы с Ким. Там сейчас непростые времена.

– Я слышала о конфискации земель. Это и вашей фермы коснулось?

Тру кивнул.

– Да. Бесчинств, которые творили люди вроде моего деда, не счесть, но все равно отбирать землю было жестоко. У Родни в правительстве имелось множество знакомых, поэтому он был уверен, что ему ничего не грозит, но однажды на грузовиках подъехали солдаты с представителями власти и окружили ферму. У них с собой были официальные бумаги, где говорилось, что ферма конфискуется вместе со всем имуществом, буквально до нитки. Отчиму и сводным братьям дали двадцать минут на сборы самого необходимого из личных вещей и вывели с фермы под дулами автоматов. Кто-то из наших работников попытался протестовать – их застрелили на месте. Вот так отчим со своими сыновьями лишился всего. Ферма им больше не принадлежала, и ничего поделать они не могли. Это случилось в 2002 году. Я тогда был в Ботсване. Мне рассказывали, что отчим быстро опустился, начал пить и через год покончил с собой.

Хоуп сидела молча, вспоминая историю семьи Тру. Эпический, мрачный, прямо шекспировский сюжет.

– Это ужасно.

– Да. Те, кому раздали эту землю, мучаются до сих пор. Они не знают, что с ней делать, не умеют ее обрабатывать, не понимают, как чинить оборудование, что такое ирригация, не умеют грамотно чередовать культуры. Сейчас вообще ничего не растет. Теперь ферма стала пристанищем для непонятных людей, и так по всей стране. Прибавь сюда крах национальной валюты…

Тру не договорил. Хоуп попыталась себе это представить и не смогла.

– Похоже, ты вовремя оттуда выбрался.

– Радоваться тут нечему. Зимбабве всегда была моим домом.

– А твои сводные братья, что с ними?