О чем мы солгали - Камилла Уэй (2019)

– Перестань, – сказал он, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки; его лицо покрылось красными пятнами. – Перестань сейчас же. Я требую, чтобы ты объяснила, почему ты так себя ведешь. Почему хочешь сделать больно Тоби? Нам? Мы твои мама и папа и мы любим тебя.

– А я вас не люблю. Я ненавижу вас. И я всем расскажу о том, что вы сделали. Мне обо всем известно, я донесу на вас. Я пойду в полицию!

Даг отшатнулся, услышав эти слова, и я увидела торжествующую улыбку на лице Ханны. Я подошла к ней.

– Хорошо, – сказала я как можно спокойнее. Она остановилась, застыв от изумления. – Давай. Расскажи в полиции обо всем, что тебе известно, и мы с твоим отцом окажемся в тюрьме – а тебя передадут органам опеки. Догадываешься, что это означает?

Ханна помедлила, внимательно изучая меня, мне был хорошо знаком этот взгляд – пугающе взрослый, оценивающий, расчетливый.

– Туда отправляют детей, у которых нет мамы и папы, чтобы о них заботиться, – продолжила я. – Тебя пошлют в детский дом, где будет много других детей, где ты будешь делать то, что тебе скажут. Ты не сможешь взять ничего из своих вещей, там не будет той вкусной еды, которую ты любишь. Похоже на школу, только семь дней в неделю под присмотром взрослых, которые заставят тебя следовать их правилам. Ты этого хочешь, Ханна? Действительно?

– Мне наплевать, – сказала она, но я услышала сомнение в ее голосе. – Я ненавижу тебя. Я ненавижу и тебя, и папу, и Тоби. Все равно не хочу здесь оставаться.

– Если тебе этого хочется, тогда вперед, – сказала я спокойно. – Иди и расскажи всем, кому сочтешь нужным.

На секунду она замолчала, я переглянулась с Дагом, стоявшим в другом конце комнаты. И потом, совершенно внезапно, я увидела, что ее внутренняя борьба завершилась. Она села к столу и насыпала себе в миску хлопья Шреддиз. Мы взяли ее на слабо, и по крайней мере, на тот момент это сработало.

Этот эпизод послужил началом нашего непростого перемирия, настороженного сосуществования, построенного на недоверии, в течение которого мы держали данное себе обещание ни на секунду не оставлять Ханну наедине с ее братом, постоянно прибегая к изнурительной системе кнута и пряника, чтобы заставить Ханну ходить в школу и контролировать ее поведение. На какое-то время воцарился мир. Точнее, на пять лет, пока ей не исполнилось тринадцать.

В одиннадцать лет она пошла в ближайшую от нас среднюю школу, где учились все дети из деревни, и хотя друзья у нее так и не появились, случаи буллинга и насилия больше не повторялись. У нее не было хобби, ее ничего не связывало с внешним миром помимо телевизора, который ей очень нравилось смотреть, и это меня крайне беспокоило – дело в том, что я все еще любила ее. Поэтому мы обрадовались, когда она проявила интерес к компьютерам, и купили ей один в комнату, подкопив немного денег. Я не находила это увлечение опасным; Ханна стала проводить все больше времени у себя в комнате, и я посчитала, что это неплохо, если ребенок нашел занятие по душе.

Хочу внести ясность: мы не сдавались, не оставляли попыток достучаться до нее, старались, чтобы Ханна чувствовала себя любимой и желанной. Но правда заключалась в том, что она не искала нашей любви. Когда раз за разом сталкиваешься с неприязненным или враждебным отношением, то в какой-то момент опускаются руки. В первую очередь я заботилась о сыне, не давая возможности Ханне снова ранить его. И должна признать: эту задачу значительно облегчало то, что Ханна проводила почти все свободное время у себя в комнате.