Преступления прошлого - Кейт Аткинсон (2010)

Сэмми, растянувшийся в ногах тесной односпальной кровати Амелии, заскулил во сне. Он перебирал лапами, и его хвост возбужденно стучал по стеганому одеялу, — наверное, пес гонялся за кроликами, как в дни своей молодости. Амелия не стала бы отрывать его от такого захватывающего сна, но вдруг подумала, что, может быть, не он гонится, а гонятся за ним и что скулит он от страха, а не от азарта (удивительно, как могут быть похожи противоположные эмоции), и она села в постели и гладила песий бочок, пока сон его не стал спокойнее. На старости лет ретривер сдулся, как воздушный шарик. На памяти Амелии Сэмми был единственным, с кем Виктор обращался как с равным.

Придется забрать Сэмми с собой в Оксфорд. Джулия, конечно, скажет, что хочет взять его себе, но куда ей собаку в Лондоне. А у Амелии в Оксфорде есть сад. Ей принадлежал второй этаж маленького, примыкающего к другому дому особняка эдвардианской эпохи — для одиночки жилье в самый раз; сад она делила с соседом снизу, тихим преподавателем геометрии из Нью-колледжа, по имени Филип, который отличался полным отсутствием сексуального интереса к обоим полам, но имел собаку (всего лишь шумного пекинеса) и, если что-то в доме ломалось, мог починить, а потому представлял собой идеального соседа. (Или серийного убийцу, по словам Джулии.) К облегчению Амелии, к саду он был равнодушен и предоставлял ей мульчировать, копать и сажать, сколько ее душе угодно. Амелия верила в садоводство, как Сильвия — в Бога. Подобно Сильвии, она приняла веру. Она и не подозревала, что в ней дремлет садовник, пока ей не исполнилось тридцать. В ноябре она посадила розу «королева датская», а в июне наблюдала, как один за другим раскрываются бутоны. Это было откровением: ты сажаешь что-нибудь — и оно растет. Когда Амелия попыталась объяснить это чудо Джулии, та выдала: «Да ла-а-адно?» — как подросток-дебил.

Амелия провела в Кембридже всего несколько дней, но ее другая жизнь — настоящая — уже казалась запредельно далекой, и ей приходилось иногда напоминать себе, что эта жизнь существует. Часть ее хотела бы навсегда остаться здесь и продолжать брести, спотыкаясь, к ворчливой старости за компанию с Джулией. Возможно, вместе им удастся отбиться от всех жизненных страхов и одиночества. И она занялась бы садом Виктора, за которым не ухаживали много лет. Она бы с удовольствием пролежала так целый день, планируя клумбы (дельфиниум, колокольчики, кореопсис, вероника) и оформляя лужайку (водопад? или что-то в японском стиле?), но вместо этого нехотя вылезла из постели и, сопровождаемая преданным Сэмми, спустилась в холодную кухню, где наполнила чайник и с грохотом водрузила его на плиту, демонстрируя свое раздражение тем, что Джулия до сих пор спит.

Амелия была в столовой, укладывала в коробки бесконечный строй посуды и декоративной дребедени. Джулия — в кабинете, как и предполагалось. Она пропадала там с тех пор, как они принялись выбрасывать Викторовы пожитки, сказав (с традиционной мелодрамой в голосе), что, возможно, на ней лежит заклятье и ей придется остаться там навеки. Сырая, душная берлога Виктора, его персональный карцер, до самого потолка была завалена пыльными бумагами, подшивками и папками. Костер, ждущий спички. Они сорвали шторы, и Джулия заявила: «Да будет свет!» — и Амелия добавила: «Вообще-то, довольно милая комната».

Джулия так страдала от пыли в доме, что вдобавок к лекарствам (которые она поедала горстями, как конфеты) теперь носила маску и защитные очки из «Умелых рук». Ее грудной кашель был слышен за полмили.

Когда к полудню Джулия не спустилась за едой, Амелия забеспокоилась и решила пойти взглянуть, как дела. Джулия стояла, привалившись к отцовскому столу, вид у нее был встревоженный.

— В чем дело? — спросила Амелия.

Джулия показала на ящик в столе:

— Я сломала замок.

— Да и что с того? — сказала Амелия. — Мы же все вещи должны перебрать. Формально это все принадлежит нам.

— Я не о том. Я кое-что нашла.