Светила - Элеанор Каттон (2015)

Он уже понял, что Фрост не в духе, и пытался держаться бодрячком. Да, он искренне считал, что Фросту полезно своими глазами взглянуть на хорошую драку (в невозмутимом спокойствии Фроста ощущался привкус резонерства, что чрезвычайно раздражало Мэннеринга), однако упасть в глазах мальчишки ему совсем не хотелось. От природы склонный к соревновательности, среди прочих гипотетических призов, за которые он состязался всякий день, был и трофей с выгравированными на нем именами всех тех, с кем Мэннеринг когда-либо общался. Если бы ему пришлось вдруг выбирать между благом ближнего и уступчивостью ближнего, он бы в любом случае предпочел второе. Он Фросту послабления не даст, тот и без того слабак, и уж конечно, мальчишка должен знать свое место, но Мэннеринг не настолько горд, чтобы не протянуть руку помощи там, где в помощи явно нуждаются.

Но Фрост не ответил ни словом. Он с ужасом созерцал ситцевую палатку А-образной конструкции, в которую едва уложишь бок о бок троих мужчин и на которой тем не менее красовалась начертанная от руки вывеска «Гостиница». В еще больший ужас пришел он при виде того, как какой-то старатель расстегнул ширинку и облегчился на глазах у своих сотоварищей на камни у воды. Фрост отшатнулся – и тут же не на шутку встревожился, заслышав смех. Двое золотодобытчиков устроились под деревянным каркасным навесом менее чем в десяти ярдах от причала паромной переправы и наблюдали за приближением спасательной шлюпки. Смятение Фроста их явно забавляло: один приподнял шляпу в знак приветствия, другой шутливо отсалютовал.

– Потаращиться на нас приехал?

– Да не, Боб, – одежонку постирать в реке. Вот только позабыл сперва ее испачкать!

Старатели вновь расхохотались; Фрост, красный как рак, отвернулся. Да, жизнь его ограничивалась двойными пределами привычки и долга; да, путешествовать он не путешествовал и на приисках вкалывать не хотел; да, пальто он вычистил щеткой не далее как нынче утром и надел свежую рубашку. И стыдиться тут нечего! Но детство Фроста прошло в таком месте, где других детей не было, и поддразниваний он не понимал. Если кто-то его вышучивал, он знать не знал, как ответить. К лицу его приливала кровь, горло конвульсивно сжималось, и он мог лишь неестественно улыбаться.

Гребцы между тем уже вытащили шлюпку из воды. Они согласились перевезти обоих пассажиров обратно в Хокитику через два часа (два часа, подумал Фрост с замиранием сердца) и теперь бросили жребий, кому остаться при лодке. Неудачник разочарованно сел; остальные, позвякивая монетами, скрылись среди деревьев.

Двое старателей напротив все не унимались.

– Понюшку табаку у него попроси, – советовал один насмешник другому.

– Спроси, как часто он домой пишет – в свой Мейфэр![37]

– Спроси, умеет ли он рукава засучивать выше локтя.

– Спроси его про папочкины доходы. Это ему понравится.

Что за жестокая несправедливость, думал про себя Фрост, – он в жизни не бывал в Мейфэре, у отца его ни гроша за душой, а сам он, между прочим, новозеландец! (Но такое самоназвание прозвучало глупо; никто ведь здесь не именует себя «англичанином».) У него у самого доход мизерный, если вспомнить, сколь громадную часть своего заработка он перекладывает в отцовский карман каждый месяц. Что до этого вот костюма, так он купил его на собственные деньги, а пальто нынче утром собственноручно вычистил! И да, засучивать рукава ему не внове. Манжеты у него на пуговицах, как и у старателей; рубашку он купил у хокитикского галантерейщика, точно так же как и они. Фросту очень хотелось все это озвучить, но вместо того он опустился на колени и вытянул руки ладонями вверх: колли тут же начала их вылизывать.

– Может, пойдем уже? – вполголоса намекнул Фрост Мэннерингу.

– Минутку.