Этна - Мастер Чэнь (2014)

Ну, это все равно на вид лучше, чем сапоги хозяина этих мест Доминика. Кажется, он нашел где-то склад поношенного армейского имущества, потому что все его сапоги режутся этими черными камнями напрочь и долго не живут, но как бы возрождаются из вулканического пепла вновь и вновь.

Америнда и Дарки посматривают на эти его шнурованные штуки на ребристой толстой подошве с любопытством, еще не понимая, что здешняя местность угрожает и их обуви.

А я посматриваю на их сегодняшний наряд с несколько иным чувством. У Дарки сейчас отскочат здоровенные пуговицы, уже отчаявшиеся, кажется, сдерживать темную и, видимо, совсем не мягкую грудь. Веснушчатый бюст Америнды никуда не выскакивает, зато виден сквозь полупрозрачную ткань практически полностью. А такие же веснушчатые бедра над ее спущенными ниже низкого белыми брюками мешают мне думать.

При этом на меня посматривает Джоззи, одновременно не оставляя своим вниманием датчан — видимо, Розенкранца, Гильденстерна и еще кого-то с подобным именем. Джоззи хорошо умеет отслеживать мой взгляд, а она и без этого своеобразная молодая донна. Как вам такая сцена: мы лежим с ней, рассматривая потолок, и обсуждаем всего-то вопрос об оливках, гордости Италии, я замечаю:

— А как насчет того, что испанцы с их тремя сотнями миллионов оливковых деревьев отправляют масло в Италию, там разливают, шлепают на него наклейку «сделано в Италии» и гонят на экспорт?

На эту невинную мысль она вдруг реагирует вот как:

— Ты это говоришь потому, что у тебя в Испании осталась женщина?

Скажите, какое имеет отношение женщина в Испании к тонкостям определения принадлежности оливкового масла? То есть если, конечно, взять женщину из Испании, умастить ее, как в античные времена, маслом с ног до шеи, то с ней будет интересно иметь дело, но…

Я мгновенно становлюсь немножко суровым, немножко опечаленным, слегка загадочным — и начинаю ответную бомбардировку:

— Я здесь уже больше года, объехал половину Италии, был в Германии, Греции… где я еще был?

— В Южной Африке! Не уходи от вопроса.

— Да. Я хоть раз был в Испании?

Джоззи задумчиво молчит.

— А что это за женщина, если к ней не возвращаешься? Это значит, ее просто нет.

Если Джоззи считает, что пора позлить меня еще немного, она начинает петь — так, как на своих записях, переходя иногда почти на контральто: ля-ля-ля, ля-ля-ля. И это всегда зловещий признак. Но тут она неожиданно соглашается с моей дикой логикой и очень серьезно говорит: да. Это верно. Ее нет.

Сейчас, на винограднике, она отлично видит, как мои глаза обшаривают фигуры двух разгоряченных прогулкой бразильских подопечных. Но пока молчит.

Я сказал, что мир здесь черный и коричневый. Черная каменистая вулканическая земля — и каштановые леса. Каштановая листва осенью не столько желтеет, сколько коричневеет. Как сейчас.

Но лес в программе значится чуть позже, мы пока что на винограднике. Кругом — ни одного человека. Полная тишина. Ряды низкой лозы усыпаны черными, как летучие мыши на деревьях, гроздьями уже начинающего подсыхать винограда. А тихо тут потому, что его не будут собирать до самого ноября.

И — да, это оно и есть, мое сокровище, нерелло маскалезе для будущего или уже родившегося великого вина. Это странное, нежное по цвету красное с пепельным тоном в послевкусии и клубничным букетом — вот отсюда. С этой драгоценной хрустящей черной почвы. У нерелло — необычайно длинные для лозы корни, которыми они подкапываются под эти камни, глубже, глубже… здесь так мало влаги, и как раз поэтому лоза сильна.

Датчане смотрят и волнуются. Это интересные ребята. Они знают, где находятся и что такое «Этна ди Пьетро». Бразильянки не волнуются ни в коей мере, они одновременным движением украшают себя громадными темными очками и запрокидывают головы туда, где наклонный мир заканчивается небом с еле различимыми облачками.