Глушь - Арне Даль (2019)

– Она хочет рассказать, хотя и не называя никого конкретно, что убийца по-прежнему на свободе. Но она не может назвать никого конкретно, потому что она с ним как-то связана. Другими словами, мы вернулись к началу.

– И все-таки я так не считаю, – пробормотал Бергер.

– Зато Аллан упомянул еще что-то интересное.

– Что же?

– Ваше с Дезире нытье о клевере.

16

Суббота, 21 ноября, 09:01

Это лежало на столике, когда он проснулся. И он этого туда не клал.

Хотя «проснулся» было неправильным словом. Границы между сном и бодрствованием больше не существовало. Все слилось воедино.

Они вернулись домой глубокой ночью. Когда, наконец, холмистый ландшафт сменила чистая, темная гладь Кобтояуре, напарники были настолько уставшими, что расстались, не обменявшись ни единым словом.

Бергер как подкошенный упал на кровать, даже не сняв куртки. Он только кинул мобильный на стол и тут же провалился в чистейшую, абсолютную темноту, в темноту, которая, вероятно, была похожа на смерть.

Но потом с темнотой начинает что-то происходить. Из нее проступает пара светло-голубых глаз. Ее рассеивают быстрые, обрывочные движения плохо освещенного полена, но в центре все остается темным. Темнота обретает контуры, это контуры человека, кровавый отпечаток на простыне. И вдруг появляется луна, которая отражается в лезвии ножа, скорее даже клинка, и клинок проникает под кожу, разрывает кожу, и проступает рисунок, сделанный как будто пылающими линиями, это четырехлистный клевер, чьи листики превращаются в четыре колеса детской коляски, позади которой светятся щели в непрочно связанных между собой бревнах. Когда пара связанных рук поглощается все более ярким светом, появляется спина сидящей за столом женщины. Во рту у нее носок, черный, как сама темнота.

В состоянии между сном и реальностью стволовой отдел головного мозга посылает руке сигнал потянуться к ночному столику. Но там оказывается нечто абсолютно непохожее на холодный мобильный телефон. Настолько непохожее, что он резко садится на примитивной постели, зажигает ночник и вперяет дикий взгляд в черный носок, который лежит на столике.

Он лежит там, как посланец смерти.

У Бергера пересохло нёбо, он спал с открытым ртом. Туда легко было бы засунуть носок. Он бы даже не проснулся, чтобы оказать сопротивление.

Бергер попытался рассуждать рационально. Может, он сам его обронил? Когда ему вообще в последний раз доводилось брать в руки черный носок?

С другой стороны, он же перед долгой поездкой основательно рылся в куче одежды, а Молли накупила разных странных вещей по дороге сюда.

В любом случае там лежал носок. Расправленный, как знамя на гробе павшего воина.

Нет, это разыгралось воображение. Никто не заходил в его дом, это же шведский полюс недоступности. Никто не мог побывать здесь.

Никто, кроме Молли Блум.

Бергер поднялся. Да что же это за мир такой? Ни на что нельзя положиться. Все оказалось не тем, чем представлялось, в первую очередь он сам. Начали возникать картины, забытые, вытесненные. Мальчики, близнецы. Фрейя, мать его детей, длинные, развевающиеся волосы. Ее практически бегство из страны во Францию. Пугающий человек, который преследовал их в аэропорту, в котором Бергер далеко не сразу узнал себя. Сломленный отец.

Как будто в нем жило два человека.

Как будто он проживал две совершенно разные жизни.

Пошатываясь, он встал и механически, словно смотря на себя со стороны, заключил, что его покачивает.

Он сам положил туда черный носок этой ночью?

В другом состоянии будучи другим человеком?

Больше двух недель без сознания, от чисто психического шока? Вина за смерть Силь, конечно, совершенно понятна, но разве бывает настолько сильный шок? Правда ли, что он провел все это время без сознания?

Или он в это время жил другой жизнью?