Где скрывается правда - Кара Томас (2019)

Я стою на месте, дожидаясь ее, лишь бы не идти в спортзал одной. Через минуту или около того она уже семенит ко мне. Ее тело как будто стало легче. Я замечаю, как она сует в рот жвачку, пока мы пробираемся через толпу людей в проходе.

У входа в спортзал на мольберте стоит плакат. На него наклеили несколько фотографий Ариэль – удивительно, на каких-то я даже вижу себя. Руки так и чешутся сорвать их и сунуть себе в карман. У нас не было фотоаппарата, а те немногие семейные снимки, которые удалось добыть, оказались в мусорном ящике, когда нас с мамой выселили из дома.

Посередине плаката кто-то серебряным маркером написал цитату: «Лучше сгореть, чем угаснуть» – Курт Кобейн. Кэлли стоит рядом со мной и читает ее молча.

Я дотрагиваюсь до края плаката.

– Вообще-то, это из песни Нила Янга, – сообщаю я. – Курт Кобейн просто выбрал ее для прощальной записки.

– Господи, да какая разница, кто это сказал? – шипит Кэлли. Она бредет прочь, и я вспоминаю, почему обычно стараюсь помалкивать: людям редко нравится то, что у меня на уме.

Кто-то легонько толкает меня локтем, и я делаю шаг в сторону, чтобы девочки позади меня смогли посмотреть на плакат. На полу у моих ног уже скопилась коллекция мишек из долларового магазинчика и электрических свечек в банках. Я отхожу к краю спортзала и высматриваю в толпе Кэлли, но она, похоже, испарилась.

Я, видимо, просто нарциссичная социопатка, раз ожидала, что люди будут обращать на меня больше внимания. Но нет, сейчас я сижу в уголке, как призрак, и притворяюсь, что не замечаю редких неловких взглядов, брошенных в мою сторону.

У меня всегда хорошо получалось сливаться с основной массой местного общества. Отметки у меня были достаточно высокими, чтобы домой не отправляли записок, и достаточно низкими, чтобы не выделяться. Я донашивала вещи за Джос, но в нашей школе почти все дети, у которых были старшие братья и сестры, донашивали чьи-то вещи. Одна девочка в классе даже носила одежду брата.

Я впилась обгрызками ногтей в ладони. Если не перестану их кусать, кожа под ними растрескается и будет кровить. Я начинаю рассматривать свой кулак, как вдруг его накрывает чья-то тонкая, узловатая рука.

– Это ты! – Водянистые голубые глаза смотрят прямо на меня. – Рей, иди сюда. Это она!

Я отдергиваю руку. Кто эта старуха и почему она меня трогает?

– Это ты, – снова хрипит женщина, пока к нам ковыляет худой старичок с тросточкой. Уголок его рта испачкан сахарной пудрой. По карманам у него определенно распихано печенье со стола.

– Это я. – Я едва улыбаюсь старушке.

– Такого я точно не ожидала. Тесса Лоуэлл тут, в Фейетте! – Она глядит на меня. – Ты нас не узнаешь, да? Это я, Мэри Дюрелз. Мэри и Рей, твои старые соседи.

– А-а-а. – На меня снисходит осознание, и я принимаюсь выдавливать из себя любезности. – Да, как вы?.. Ревматоидный артрит? Какой ужас… Осенью пойду в колледж.

Но мои мысли витают уже совсем далеко. Я как будто снова на Платановой улице, на лужайке у старого дома. Мне шесть, я в своем купальнике с изображением Русалочки пью воду из шланга, которую Джослин льет мне на лицо, словно я – золотистый ретривер. Мэри Дюрелз неодобрительно наблюдает за нами с крыльца.

– Ужасно, правда? – Мэри сжимает мое плечо и кивает головой в сторону девочек, плачущих возле импровизированного мемориала Ариэль.

Я киваю.

– Надеюсь, полицейские найдут того, кто с ней это сотворил.

– Обязательно найдут. – Хватка Мэри становится еще крепче. – Найдут и казнят. Точь-в-точь как того, другого изверга, убивавшего девушек.

Рей согласно дергает головой – скорее всего, он не замечает сахарной пудры у себя на лице. Мне приходится отвернуться. Надо отсюда уходить, из душного, жаркого спортзала, полного скорби, не имеющей ко мне никакого отношения, подальше от этих людей, способных вернуть меня в коричневый дом с разбитыми ступеньками на Платановой улице.