Не повышай на меня голос, птичка - Миша Рейн (2021)

Проклятье. Сжимаю пальцами переносицу и прекращаю преследование. Мне не стоило выходить из машины, но ее сокрушённый вид, ее уязвимость и в то же время отчаянная ярость сделали меня слабым. Ведомым ею. И сейчас я хочу придушить Тату за то, что она снова овладевает мной. Это ебаное нездоровое желание убивает меня.

И единственное, что помогает ослабить ее воздействие на мой член, — мысли о том, как она раздвигала ноги перед Шабазовым, как дарила ему себя и свои стоны, сука, как родила этому ублюдку сына. Не мне! Ему! А мысль о том, что Тата действительно полюбила его равносильна перочинному ножу под ребрами, который она собственноручно воткнула мне. Не верю. Ярость затмевает возбуждение и теперь дыхание походит на отдышку астматика.

Черт, даже после этих мыслей я не могу ненавидеть ее. Зато вот Тата отлично справляется с этой ролью. Она буквально кипит ненавистью. Но тем не менее я уверен, ее киска скучала по мне.

— Тата, — слишком спокойно произношу я, когда мои вены буквально полосуют лезвия ревности. Сделав еще один шаг, она замирает, демонстрируя неподчинение и отказываясь смотреть мне в глаза. Но чем больше мы стоим в напряженной тишине, тем более нервной становится Тата. — Ты слишком громко думаешь. Я не отпущу тебя, а уебок, что посмел называть тебя женой, скоро будет давиться собственным членом, который я лично отрежу и затолкаю ему в глотку.

Сжав руки в кулаки, Тата с минуту еще стоит спиной ко мне, распаляет и без того заведенного зверя. А стоит ей повернуться и впиться своими аквамаринами прямо в меня, как внутренности будто стягивает колючей проволокой. Потому что в ее взгляде сейчас откровенно горит презрение, отвращение, ярость. Но этот коктейль эмоций меркнет на фоне пламени поражения. Она уверена, я не блефую.

— Что? — улыбается и разводит руки в стороны, оглядывая лесную глушь. — Теперь прикажешь встать на колени и пососать твой член? А может мне вылизать твои яйца? Что мне сделать, чтобы ты был счастлив, Хаджиев? — приближается ко мне. Глупая. — Скажи, как ты хочешь причинить мне боль на этот раз? — с неестественной улыбкой на губах она поднимает руки и поправляет ворот моей рубашки. — Знаешь, мне кажется, я даже хочу, — снова пронзает своим уничтожающим взглядом, — хочу, чтобы ты причинил мне боль!

Дрянь! Хватаю ее запястья и дергаю за них, вынуждая невесомое тельце сорваться с места. Тата теряет равновесие и бьется носом о мою грудь. Проклятая!

Каждое сказанное ей слово подобно ржавому гвоздю, а ее чертов язык кувалде, которым она размозжает мои кости. Дробит на осколки, что инородным телом впиваются под кожу и раздражают.

Блядь, сейчас я желаю до скрежета зубов накинуть на эту тонкую шейку удавку и перекрыть ебаный кислород, чтобы ее чертов язык больше не смог пошевелиться.

— Сколько ты еще будешь вести себя как сраный мудак? Ты хочешь обратно все, что когда-то повесил якорем на мою шею? Забирай! Я все перепишу! До единой копейки! Мне ни черта от тебя не нужно! Больше не нужно! Ты сдох в тот же день, когда бросил меня в лапы своим врагам! В тот день, когда выбрал ее! Не меня! Сукин ты сын!

Она пытается выдернуть руки.

— Хватит! — Я грубо встряхиваю ее, прежде чем обхватить за заднюю часть шеи и столкнуть нас лбами. — Замолчи!

Тата отстраняется, но лишь для того, чтобы обжечь мои губы ядовитым шепотом:

— Но знаешь что? Мне так легче. Легче ненавидеть тебя, когда ты каждый раз доказываешь мне, какое ты ничтожество! — ее глаза наполняются предательским блеском. Она до сих пор моя. Лгунья. — Зачем ты вышел за мной? — дрожащим голосом шепчет она. — Зачем постоянно приходишь в мою жизнь? Зачем ты меня ломаешь? Зачем?

— Тата… — переместив ладони ей на шею, сжимаю обеими руками и царапаю щетиной ее щеку. — Прекрати меня провоцировать.