Когда герои падают - Джиана Дарлинг

Прежде чем я смогла простить его, он оказался в толпе, двигаясь вверх по течению от праздника. Я долго смотрела ему вслед, прежде чем покачала головой и, наконец, направилась к маминой лавке.

— Lottatrice mia (пер. с итал. «мой боец»), — громко воскликнула она, широко раскинув руки в тот момент, когда увидела меня, не обращая внимания на то, что ударила молодую женщину, которая работала рядом с ней. — Какой чудесный сюрприз!

Мое тревожное настроение, мои заботы о работе и Данте, и Жизель, и Даниэле — все растворилось в сияющем свете ее любви. Я почувствовала себя открытой и раскрывающейся, как цветок, впитывающий ее лучи, и позволила себе расслабить стены, поспешив вперед сквозь толпу людей, чтобы спрятаться под навесом киоска и позволить маме заключить меня в свои пахнущие малиной объятия.

Она замолчала и бессмысленно цокала языком, прижимая меня к себе и поглаживая по волосам.

Рыдание вырвалось у меня из горла и застряло где-то за голосовым аппаратом, лишив способности говорить. Нигде я не чувствовала себя безопаснее, чем в объятиях мамы. Нигде я не чувствовала себя более любимой и принятой, чем рядом с ее мягким боком, зарывшись лицом в ее густые черные волосы. Она была единственным человеком, который никогда не разочаровывался во мне, единственным, кто верил в мою доброту и болел за меня, несмотря ни на что.

Она была единственной, кто решительно оставался рядом, когда Дэниел оставил меня ради моей сестры.

Я знала, что через год после того, как стало известно о романе, с новорожденным первым внуком, мама снова часто видела Жизель, но мне было все равно. Мама показала мне, как никто другой, что она первой прикроет мне спину.

Что я была для нее приоритетом.

То, что она сделала это для меня, значило для меня больше, чем я могла когда-либо выразить словами, поэтому всякий раз, когда я видела ее, я боролась с непреодолимым желанием заплакать, как ребенок, с благодарностью и любовью.

Только с ней я позволяла себе поддаться таким нежным, слабым эмоциям.

Я знала, что она не идеальна, даже близко. Она слишком долго оставалась с Симусом, потому что цеплялась за католицизм и не обращала внимания на злые поступки Кристофера, но и в том, и в другом ее трудно было винить. Она выросла в Неаполе, где выйти замуж и остаться замужем было культурной прерогативой и единственным, что она когда-либо знала.

Что касается Кристофера, он был социопатом до мозга костей. Никто не видел в нем монстра, если он хотел, чтобы они видели человека. Я знала это лучше, чем кто-либо, потому что влюбилась в одного человека, а в конце концов разошлась с другим.

В конце концов, мама сделала ради нас все, что могла, и я всегда любила ее за тот простой факт, что она всегда любила меня.

— Вот и она, — пробормотала мама, когда отстранилась, положив руки мне на плечи, изучая мое лицо. — Такая красота.

Я улыбнулась ей и провела рукой по необработанному шелку моего черного платья с поясом на пуговицах.

— Это новое, спасибо.

— Не платье, Лена, — сказала она, цокая языком и помахивая пальцем. — Ты. Моя прекрасная дочь. Люблю видеть твою улыбку. Такую редкую, как драгоценный камень.

Я засмеялась, наклонившись вперед, целуя ее мягкую щеку.

— Ты предвзята, мам.

— Si (пер. с итал. «да»), — серьезно согласилась она, сверкая глазами, когда потянулась, чтобы схватить за руку мальчика-подростка, который пополнял ее стопку бамбуковых столовых приборов. — Джино, разве моя дочь не слишком красива?

Бедный мальчик запнулся и заморгал, когда румянец залил его щеки, но он кивнул, прежде чем склонить голову и вернуться к работе.

— Мама, — шепотом отругала я. — Ты не должна его смущать.

— Boh (пер. с итал. «ну, не знаю»), — возразила она тем типичным неаполитанским словом, которое означало «ну, не знаю». — Детям полезно научиться смирению.