Оцепенение - Камилла Гребе (2020)

К Урмбергу мы подъезжаем около восьми. Солнце уже село, но небо все еще золотисто-бирюзовое, как на картинах эпохи рококо.

На этом сходство с искусством восемнадцатого века заканчивается.

Зелень, конечно, украшает деревню. Но та кучка домов, которые называют центром, такие же уродливые, какими я их помню.

Мы проезжаем старый магазин, который использовали в качестве импровизированного участка во время расследования, и я отмечаю, что там идет ремонт. Перед зданием стоят бетономешалка и несколько мешков со строительным мусором. А над окнами новая вывеска.

– «Продукты от Хассана», – читаю я. – Вот это да!

Малин молчит.

Мы проезжаем церковь. Темная и пустынная, она высится над полем, как памятник лучшим временам, когда деревня процветала. Теперь земля вокруг церкви поросла травой и терновником. Штукатурка облупилась, обнажив кирпичные раны.

Дорога к дому Берит Сунд такая плохая, что приходится ехать очень медленно.

Дорога плохо пережила зиму. Появилось много новых рытвин, нарушился слив, край обвалился в канаву.

Наконец показывается домик Берит.

В окнах приветственно горит свет, из трубы к светлому небу поднимается белый дым.

Мы паркуемся и выходим из машины.

– Значит, Берит Сунд is still going strong[3], – отмечает Малин.

Берит пожилая дама. Живет в этих местах уже целую вечность. Работала в коммуне, в социальном фонде, а теперь вот заботится о Ханне. Полагаю, она одновременно друг, сиделка и прислуга.

– Судя по всему, – отвечаю я.

– Не худший способ доживать последние дни, – говорит Малин, обводя взглядом красный домик.

Она уже не такая бледная. Видно, что она рада, что мы не столкнулись со знакомыми.

На подстриженной лужайке – плодовые деревья. Вокруг дома клумба с кошачьей мятой и штокрозами, готовыми в любой момент раскрыться. Пахнет дымом и сладким ароматом цветущего жасмина.

Берит открывает по первому стуку.

На ней бесформенное цветастое платье, похожее на те, что моя бабушка называла домашними, на ногах – вязаные носки. Челка зачесана набок и заколота детской заколкой с блестящей звездой, переливающейся в свете лампы. Лицо в глубоких морщинах.

За ней стоит Йоппе, опустив голову и мотая хвостом из стороны в сторону.

Берит расплывается в улыбке и бросается нас обнимать.

– Манфред! Сколько лет, сколько зим?

Она кажется худее, чем раньше, словно часть нее растаяла вместе со снегом.

– Моя дорогая, как я рада тебя видеть, – приветствует она Малин.

Кладет руку на ее живот.

– И поздравляю! Какой приятный сюрприз! Не стойте в дверях. Проходите, проходите!

В доме все по-прежнему: одежда аккуратно развешена на крючках на стене, обувь стройным рядком стоит на полке, пеларгонии на окнах такие же вялые, как и зимой.

Слышно, как в кухне потрескивает пламя в камине.

Мы снимаем обувь и проходим за Берит на кухню, где за столом сидит Ханне.

Она поднимается, чтобы нас поприветствовать. Улыбается.

Выглядит она потрясающе.

Рыжие волосы отросли и еще больше поседели, и, может, руки стали тоньше, но в остальном она та же прежняя Ханне. Она берет мои руки в свои и сжимает.

– Я скучала по тебе, – выдыхает Ханне.

– Я тоже.

Потом Ханне обнимает меня и не отпускает меня так долго, что я начинаю чувствовать себя неловко.

Наконец она поворачивается к Малин.

– Ханне, – протягивает она руку.

Малин смотрит на меня, потом пожимает протянутую руку:

– Малин Брундин, мы уже встречались. Мы работали вместе над расследованием в Урмберге.

– Простите, – смущается Ханне, – я, должно быть, забыла.

– Ничего страшного.

Мы садимся.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

– Не жалуюсь, – улыбается Ханне. – Как Афсанех и Надя?

Мне становится трудно дышать. Я рассказывал Ханне, что случилось с Надей, но она забыла.

Берит нервничает.