Оцепенение - Камилла Гребе (2020)

Интересно, о чем она думает, погруженная в дрему, называемую комой. Видит ли она сны? Чувствует ли она что-то или пребывает в глубоком сне? Слышит ли она нас так, как можно услышать, что происходит за закрытой дверью, стоит только прислонить к ней ухо? Кто знает, может, оболочка между ее сном и нашей реальностью тоньше, чем мы думаем?

Может, если сильно захотеть, можно до нее достучаться?

Нужно только искупить свою вину.

Снова оно – магическое мышление, которое не приводит ни к чему хорошему, только к самобичеванию и угрызениям совести.

Афсанех поднимается и склоняется над Надей.

– Почему она не просыпается? – спрашивает она.

– Они сказали, что вчера она отреагировала на боль. Это хороший знак.

– Я хочу, чтобы она проснулась, – говорит Афсанех.

Теперь она разговаривает прямо, как дети, не прибегая к вежливым конструкциям и оборотам.

– Ты же знаешь, что на это может уйти время.

– Я больше не могу ждать. Я хочу, чтобы она проснулась сейчас.

Афсанех достает мобильный и садится на корточки.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Фотку.

– Это я вижу, но зачем?

Она не отвечает. Вместо этого Афсанех садится рядом со мной на стул и что-то начинает писать на мобильном.

Вообще-то в больнице нельзя пользоваться мобильным, но Афсанех плевать. Она утверждает, что по мнению ее друга Луве – доктора физики – мобильный не может повлиять на работу медицинских приборов.

Я краем глаза вижу фото Нади на дисплее. Афсанех отправляет сообщение.

– Зачем ты отослала фото Нади?

– Это для форума.

– Для форума? Ты с ума сошла? Это неуважение и к Наде, и к нам.

– Ты не понимаешь. Мы делимся своими переживаниями. Это помогает нам не сойти с ума. И я не делаю снимков, на которых ее можно было бы узнать.

Афсанех убирает телефон и встречается со мной взглядом. Не знай я, что она бросила курить, поклялся бы, что от нее пахнет табачным дымом. Глаза красные, опухшие. В уголке рта – заживающая ранка. Лоб лоснится, губы бледные.

Впервые за долгое время я не знаю, кто из нас прав.

Это я бесчувственный чурбан, не способный понять ее страдания, или она утратила способность различать границы между частной и общественной жизнью?

Из больницы мы едем домой, чтобы скромно встретить праздник середины лета. По дороге я получаю эсэмэс от Малин.

Читаю и поворачиваюсь к жене.

– Мне нужно на работу.

Она смотрит на меня пустыми глазами.

– Сегодня же праздник середины лета.

– Я постараюсь вернуться пораньше.

Малин ждет меня в конференц-зале.

Довольный десятью сброшенными килограммами, я терпеть не могу моменты, когда приходится держать себя в руках. Это требует дисциплины, которой у меня нет.

Смотрю на стол.

На нем – круассаны с шоколадной начинкой, самые калорийные из всех. Масло, сахар, супербыстрые углеводы – все, что приводит к складкам на животе, – в избытке представлено в этой аппетитной выпечке, перед которой просто невозможно устоять.

Я беру один и говорю себе, что от одного большого вреда не будет.

От одного круассана я не превращусь в жирную бочку.

– Что произошло? – спрашиваю я.

Малин пожимает плечами.

– Без понятия, но надеюсь, что это не займет много времени.

В зал входит Дайте в той же синтетической рубашке, что и вчера, но на этот раз на голое тело.

– Ну что, поболтаем с правой рукой Игоря Иванова? – спрашивает он, присаживаясь на облезлый стол.

Малин с такой силой опускает стаканчик с кофе, что жидкость проливается на стол.

– Что? Вы нашли Мальте Линдена?

Дайте ухмыляется при виде такой реакции.

– Мы выследили его вчера, а сегодня утром коллеги привезли его на допрос. И разрешение прокурора у нас есть. Так что все шито-крыто.

Малин кивает и вытирает кофе салфетками с рождественским мотивом – завалялись в чулане с прошлой зимы.