— Потому что вот это вот было нарисовано на стенах комнаты Чудри. Я не художник, но… Вы теперь можете оценить ее состояние.

Сигню перебирает рисунки с весьма тревожным видом:

— Значит, она… она нарисовала это на стенах?

— Да, — подтверждает Мулагеш.

— Что ж… Я говорила, что она была какой-то странной. А вообще, раньше за это и арестовать могли. До того, как Комайд стала премьер-министром.

— Но теперь вы можете обсуждать это, — отвечает Мулагеш. — И вы вуртьястанка. В каком-то смысле. Ну так что? Давайте побеседуем?

Не отводя глаз от рисунков, Сигню вынимает из пачки сигарету, зажигает спичку и прикуривает. Движения ее плавны и давно отработаны.

— Хм. Ну ладно. Интересно, что вы это сейчас мне принесли. Похоже, мисс Чудри общалась с бо́льшим числом моих сотрудников, чем я думала. Один из наших топографов, прочитав мою ориентировку, пришел ко мне. Она говорила с ним, была очень мила, хотя он не знал, кто она. Я даже допускаю, что он немного влюбился. Впрочем, она из агентов министерства, а значит, была умелым манипулятором.

Мулагеш мрачно вздыхает — да уж, тут Сигню попала в самую точку.

— Так или иначе, но она расспрашивала моих людей на предмет геоморфологических характеристик берега. Я это уже вам говорила. И я не знаю почему, но она обсуждала это с топографом.

— И?

— Чудри сказала, что разыскивает какое-то захоронение. Или то, что от него осталось, малейший знак того, что эта могила существует. Топограф, разумеется, ничего о захоронении не знал. А я знаю.

— Зачем Чудри понадобилась эта могила?

— Вопрос сложный. Сложнее, чем вы думаете. Это все связано со смертью, историей и жизнью после смерти.

И она стряхивает сигарету в чашку с остывшим кофе.

— В самом начале, когда Божества только стали проявляться в мире, Вуртья была чем-то из ряда вон выходящим.

— В вас случайно не местечковая гордость говорит?

— Нет, нет. Я училась в Фадури. И они подтвердили, что Вуртья первой из всех Божеств мобилизовала своих почитателей — причем мобилизовала для нескончаемой череды войн. А это непросто, как вы можете понять. Она требовала, чтобы ее адепты тренировались месяцами, а потом оставили свои дома, отправились в неведомые земли и — скорее всего — приняли там смерть. Так что она создала то, что ни одно Божество не делало, — посмертие.

— Да ну? Я думала, у каждого Божества было такого навалом — дюжина адов, раев и чистилищ, в которых мог оказаться человек после смерти, разве нет?

— К концу, да, один Колкан наделал что-то вроде сорока адов для своих последователей. Но Вуртья была первой и, в отличие от других Божеств, ничего не меняла: данное ей посмертие существовало более тысячи трехсот лет — или дольше — ее правления. Если человек становился ее адептом, если пролил кровь — свою или чужую, ей было все равно — так вот, если адепт умирал, то после смерти его душа на корабле переправлялась через океан на белый остров. Там Вуртья собирала всех своих последователей. Это место называлось Город Клинков.

— Я думала, Вуртьястан был Городом Клинков. Сейчас его так все называют.

— Их издавна путают, — объясняет Сигню. — Путешествующие вуртьястанцы так много об этом говорили, так стремились попасть в посмертный Город Клинков, что континентцы решили, что они описывают свой родной город. И это имя за ним закрепилось.

Мулагеш, ворча себе под нос, записывает и это.

— А когда бы она собрала на острове в Городе Клинков самых преданных и праведных, все самые могучие души, то они поплыли бы через океан в смертные земли, причем каждый вернулся бы «туда, куда пал их меч». Где они погибли в бою. Во всяком случае, так рассказывают. И они должны были развязать войну против всего мира, обрушив небо, и звезды, и солнце, истребить даже море — пока все творение не будет уничтожено. Они называли это Ночью Моря Клинков.