Из сбивчивого рассказа Жени я поняла, что они уже собирались возвращаться, как их накрыл ливень чудовищной силы. Саша, как назло, отбежал от Жени метров на пятьдесят, и их разделила стена из воды. Почва мгновенно превратилась в плохо проходимую жидкую грязь. На каждый шаг уходило по минуте. Шум закладывал уши, и Женя сорвал голос, выкрикивая Сашино имя. Кое-как он добрался до машины, чтобы переждать этот потоп. Но ливень закончился вместе с восходом синего солнца. В синем мареве струи испарений стояли такой же стеной, как и струи дождя до этого. Жидкая грязь высыхала медленно, передвигаться было невозможно. Женя с трудом вернулся к машине и запустил блок, чувствуя, что теряет сознание. А во второй заход он был уже не в силах кричать и ходить, он просто давил на клаксон в надежде, что Саша его услышит. Но Саша не отзывался. Пока мог терпеть, Женя сигналил под палящими синими лучами, но всё было тщетно. Обратно в город мы ехали молча. Нужно было взять резиновые сапоги, штормовки с капюшонами и канистры с холодной водой. Вернулись мы на полянку через два часа. Обули сапоги и облачились в штормовки, предварительно смочив их.

А потом мы пошли в этой синий ад! Я сразу убедилась, что Женя ничуть не преувеличил трудности, с которыми столкнулся: горячая, вязкая, жидкая грязь; стена из испарений; повсеместная синева, режущая глаза; парной жар, который высушил наши штормовки за десять минут. Мы вынуждены были часто возвращаться к машине, чтобы облить друг друга водой из канистр. А зона наших поисков не продвинулась и дальше ста метров. И наши хриплые крики тонули в этом синем зное.

Обессиленные мы вернулись обратно на полянку, чтобы дождаться ночи и повторить поиски Саши. Но и ночью мы его не нашли. Воды в канистрах больше не было, и синий восход заставил нас прервать поиски. Помню, я впала в какой-то ступор и плохо понимала, что мне говорил Женя. Кажется, он извинялся передо мной и клялся, что не остановится, пока не найдёт Сашу. А когда мы подъехали к моему дому, меня прорвало. Я наговорила Жене много несправедливых, страшных слов. Винила его во всём, упрекала, мол, это произошло, потому что Саша ему не родной. И после этого я не могла больше видеть ни Женю, ни его машину. Хлопнув дверью, я отрезала его от себя и замкнулась одна в своём горе.

Не знаю, как я осталась жить, ведь в этом тогда не было никакого смысла. Я написала заявление в милицию о пропаже сына и сообщила в школу. А потом на несколько недель я закрылась в своей квартире – не могла слышать в своей адрес участливое сочувствие окружающих людей. Особенно тяжелы были уверения соседей и знакомых, что Саша скоро найдётся живой и невредимый. Несколько раз я хотела наложить на себя руки, но не хватало духу.

И так шли недели, месяцы, годы. Женя не искал встреч со мной. Я знала, что он придёт только тогда, когда найдёт Сашу. И я знала, что он не прекратит поиски. Честно говоря, я уже ждала, что найдутся хотя бы Сашины останки. Чтобы я смогла похоронить сына, а потом ходить к нему на могилку до самой свой смерти, а после неё лечь рядом с ним. И постепенно эта надежда вернула мне смысл жизни. Я всё чаще стала думать о том, что надо помириться с Женей, что я была несправедлива к нему. Мне оставалось только первой сделать шаг навстречу, и жизнь рассудила так, что мне даже не пришлось искать для этого повод. Четыре года назад мне позвонил наш старый институтский знакомец. Он сообщил, что у Жени парализовало ноги и что лежит он дома под присмотром социального работника, так как врачи считают операцию невозможной в силу состояния организма.